Прогулки с Лешим - Токарев Александр (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Потом только, когда на прибрежном песке оказался, дошло до меня, что сома оседлал. При мне он еще раза два вымахивал, тоже не мог успокоиться: обидно, мол, надо было посильнее вдарить. Охотничал, видать, Хозяин на мелководье или отдыхал при луне, а я ботником наехал. Он и осерчал…
Что, не верится? Небылица? Почитайте литературу-то, грамотные. Сомы в былые времена и на медведей наскакивали, когда те на отмели рыбу лавливали. Это сейчас в бочагах и лягушки не встретишь. Вот вам и небылица…
Одобрительный смех и аплодисменты были Егорычу наградой, а он все так же тихо и неторопливо продолжал, словно не слыша этой досадной помехи, но товарищу все же подмигнул хитро.
– Был у меня, послушай-ко, пес-гончак, Бушуем звали. Умнейшая собака. Иной человек не додумается до того, что Бушуйка выкинет. Помогал он мне зайчатину добывать да лисиц выгонял под выстрел. А тут провинился Бушуй: раненого зайца догнал и под кустом съел до косточек, пока я на лыжах к нему спешил. Грех для голодной собаки, может, и небольшой, но озлился я сильно. Жизнь тогда трудная была. «Пшел, – кричу, – балбес! Домой лучше не приходи, враз шкуру спущу!». И ногами – топ-топ… Бушуй и понял, что дело плохо. Может, и обиделся. Три дня его не было. Ну, – думаю, – волки съели дружка. Тяжко мне на душе, а что делать?
И вот на четвертый день собрался я за окунями да плотвой на озерцо, бывали мы с тобой на нем – Подковой зовется. Утро звонкое, морозец кусает. А следов-то кругом заячьих да лисьих!.. Снег – хрусть-хрусть, солнышко! Вроде бы радоваться надо, а я все думаю: Бушуйку бы сюда, вот погонял бы дичину!
На озерце пробил я лунку у камыша, сел, блесенку-самоделку опустил. Тук-тук по блесне! Есть!.. Окушки, словно в очередь выстроились, да все крупные, желтоглазые! Им морозная погода тоже в радость. Так я разохотился, что перекусить забыл.
К вечеру запуржило. Лыжню замело, и пришлось мне по целине снег месить. Ходкие у меня лыжи, но чувствую – устал, испарина на спине. А тут еще вижу: в местах, где снег на лыжне повыдуло – след виднеется, вроде бы волчий. Хотя следопыт-то я был тогда липовый, но кто его знает, а если волчий след?
Получается, что хищник шел за мной на озеро? Может, и не один он тут, а у меня только пешня с собой. Ружьишко без собаки вроде бы и не к чему. В общем, иду, выбиваюсь из сил, но скорости прибавил. И не смерти боюсь, а то, что будут рвать меня серые, как дичину, а потом скушают, ну и, извиняюсь, – естественным порядком… Сами знаете – круговорот… Смеетесь? А мне не смешно было, ребята.
Иду я и чувствую – тяжелеют лыжи, как гири. Что такое? Глянь назад-то… – Бушуйка!!! Словно заправский лыжник, идет за мной на лыжах, куда я ногу – туда и он лапу! И глазом косит хитро. Нет, вы поняли, какое умное животное? Он, видать, все эти дни к дому жался, подальше от волков, но на глаза не показывался – обиду берег. И до озера меня выследил по крепкому-то насту. А обратно – шалишь! Снег не тот. Вот он и догадался пристроиться сзади. Простил я его на радостях, да и он меня, видать… Вот так, а вы смеетесь, мол, собака, балбес!.. Как?! Я сказал?.. Ну, значит, ошибся, бывает…
– Э-э, вы куда-куда улеглись, дурные?! – спохватился тут Егорыч, прервав рассказ, и кинулся оттаскивать от костра модных охотников, по всей видимости, перебравших коньяка и теперь улегшихся в самое пекло. Их офицерские бушлаты исходили уже не паром, а самым настоящим дымом, мерзко пахнущим горелой тряпкой и ватой. Они, похоже, так и продолжали особняком цедить «пятизвездочный» под разогретую тушенку и лимончик в сахаре, пока остальной народ заслушивался Егорычем. Скорее всего, этим солидным и, вероятно, уважаемым людям дома запрещалась рюмочка-другая. Здесь же, под куполом ослепительного ночного неба, среди лесных бродяг, жженных солнцем и первыми морозами, говорящих на грубоватом мужском языке, их обуяла эйфория свободы и, как дети, они просто не удержались перед легкой доступностью запретного. Здесь некому было их одергивать.
Всю ночь эти двое, извиваясь, словно червяки, заползали в костер, инстинктивно стремясь согреть свои рыхлые, непривычные к холоду тела. И всю ночь, бросая злые слова, их кто-нибудь да оттаскивал. Но к утру не углядели, уснули. А проснулись уже от дурного крика. Один из этих горе-охотников спалил себе в углях брови и ресницы. Лицо его заплывало страшным ожогом.
Вскоре за бугром зафырчал, прогреваясь, движок военного «уазика», и эти, в афганках, уехали, так и не сделав ни одного выстрела, оставив после своего отъезда тяжелое муторное впечатление, рассеявшееся не сразу.
Все это было потом, спустя годы, а пока мы идем к цели нашего путешествия – озеру Светлому. После Малого Мартына путь наш лежит по песчаным буграм, где напиться воды и освежить лицо можно лишь в моховых клюквенных болотах да в ручье, что перетекает из болота в болото через старый просек, по которому мы решили сократить путь.
Долгая старица
Отправляясь в дорогу, мы с Геннадием уже знали, что рядом со Светлым, километрах в четырех, проложила свое русло Большая Кокшага. Встречаясь с ней в разных местах, каждый раз удивляешься ее новому облику.
Выше по течению, где-нибудь у Юж-Толешево, река никуда не торопится. Глубокое тихое русло заросло желтоглазой кувшинкой, где тяжело бьет на зорях жирующая щука. Над этой неторопливой водой вековечно шумят дубы и клены, роняя по осени багряный и желтый лист. В росистых лугах, которые нередко открываются взору проплывающего путника, лениво пасутся коровы, щелкают кнуты пастухов, блеснет неожиданно в струйном душистом мареве луговое озерцо, словно мираж. В озерце спит жаркое полуденное небо, прыскает в панике серебристая верхоплавка, спасаясь от окуня, и глухо урчит под берегом старая лягва. Над водой висит бесконечный звон комаров. Эти озерца обычно соединяются с рекой, и населяет их та же речная рыба.
Ближе к Аргамачу и Шушерам русло Большой Кокшаги начинает тесниться в берегах. Глубокие ямы с вьющимися по течению водорослями чередуются, сменяются песчаными перекатами, где роются пескари, поднимая облачка мути. В струях, пронизанных солнцем, упорно держатся стайки черноспинной плотвы. Изредка по перекату безвольно сплавится крупный язь, отбрасывая тень на хрящеватый золотистый песок, но тут же уйдет в темнеющую рядом яму, где лежат стволы мореного дуба-топляка.
Бывает, что в таких ямах, сразу за перекатом, начинает «бить» «водяной конь» – шереспер, хватая мелкую рыбешку своей беззубой пастью.
Здесь, так же как и в верхнем течении, наливаются по берегам медовой сладостью луговые травы, но большей частью это лесные места.
Спускаясь к Старожильску и дальше к Маркитану, все чаще можно встретить широкие плесы-ямы. С одной стороны этих плесов высятся крутые обрывы, пронизанные мощными корневищами, а с другой – тянутся заросшие ивняком пологие песчаные пляжи, с которых по весне ловят закидушками поднимающуюся волжскую рыбу. Говорят, в былые времена даже с Санчурска сплавлялись сюда в ботниках рыбачки, чтобы половить на горох крупного желтоглазого язя. В плоскодонных этих лодках стояли большие дубовые бочки, где просаливалась в тузлуке жирная рыба. Ловили тут «санчурята» все лето, а потом поднимались к себе, в верховья, преодолевая с тяжелым грузом перекаты и травянистые заводи. Значит, было из-за чего. Но это все рассказы.
Ниже Маркитана нам спускаться не приходилось, и мы поклялись дойти и открыть для себя Большую Кокшагу в этих глухих местах. А Светлое никуда от нас не денется. Только взглянем хоть одним глазком на реку и вернемся к озеру, которое также еще предстоит нам открыть для себя.
Когда в просветах соснового бора показалось озеро, отец махнул рукой.
– Ну, так прямо и дуйте. Не сворачивайте только с дороги, иначе нагуляетесь. А то, может, раздумаете? Переночуете здесь?
Но мы, одновременно мотнув головой с пацаньим еще упрямством, пошли прямо, словно хотели навидаться нового и надышаться лесным воздухом впрок. Ждали мы с Геннадием, да что там – с Генкой – со дня на день повестки в армию. (Так оно и вышло. Вскоре после встречи со Светлым разбросала нас с Генкой судьба в разные места и округа Советской еще тогда армии. Но это тоже будет потом).
