Ради единого слова - Аграновский Валерий Абрамович (книги онлайн .TXT) 📗
Такими же «кладами» можно считать вопросы ситуационные в отличие от статичных. Собственно говоря, игра с десятью тысячами рублей – типичный ситуационный вопрос: он ставит собеседника в положение, которое заставляет действовать, что-то предпринимать, забыв при этом, что сидишь в кабинете за столом перед журналистом, который пишет в блокноте.
– Скажите, если бы вас уволили с работы, что бы вы делали?
Первая реакция – буквальная: "Как это – уволили? За что? Когда? И кто?" Дело свое собеседник знает, претензий к нему нет, на работу не опаздывает, скандалит редко и не без повода – недавно, например, поругался с таким-то из-за того-то, но наверху вроде бы разобрались, выводов не сделали… "Ах, абстрактно? Ну если абстрактно, другой вопрос. Уволили бы, памятник бы им поставил!" Потому что истинное призвание собеседника совсем не то, чем он занимается, а сцена! Да-да, вот уже восемь лет играет в самодеятельном оркестре народных инструментов на кларнете. Ушел бы наконец в профессионалы, и на душе было бы легче, и денег побольше…
– Если бы вам подарили лошадь?
– Лошадь?! А что, остроумно. Только где ее разместить? Квартира хоть и большая, но на пятом этаже и без лифта, да к тому же, говорят, лошадь вниз по лестнице ходить не умеет. Пришлось бы передарить тестю, он продал бы «Москвич», купил бричку и возил пассажиров от вокзала до рынка, у него эта черточка имеется, он клубнику разводит на продажу, недавно собаку отвез на дачу – сторожить…
– Если бы вам дали Государственную премию?
– А дали бы… она сколько, пять или десять?.. Взял бы! Чего скрывать? Поехал бы в командировку, как всегда, толкачом, и тут же тебе – номер в гостинице. Лауреат! А то приедешь, и первые три ночи спи в холле, на раскладушке. Последний раз даже в здание не пустили, а вымотался до предела. Поручение было ответственное: план горел, поставка задерживалась, и директор сказал, что если не «толкнуть», предприятие останется без тринадцатой…
– Если бы вас заставляли бросить жену?
Хоровод мыслей у собеседника: а почему, собственно, ее надо бросать, кто может заставить? И поток сведений: когда и как познакомились, как замечательно живут, кому бы пришла идея их рассорить, по какой причине…
Живая жизнь! Попробуйте получить ее в журналистский блокнот, задавая статичные вопросы типа: "Ваше отношение к работе? Чем занимаются ваши родственники? Как у вас обстоит с честолюбием? Как относится жена к вашей профессии?"… Многие из этих вопросов, переведи их в статичный план, даже в голову не придут журналисту!
Я очень часто задаю собеседникам ситуационные вопросы. Вместо «лобового»: "Скажите, какой у вас вкус?" – и сам бы не стал отвечать на подобный вопрос, будь он мне задан! – спрашиваю: "Что бы вы подарили такому-то в день его рождения? А такому-то? Вместо: "Ваше отношение к вещам?" – говорю: "Скажите, если, не дай бог, случится у вас дома пожар и можно будет вынести только три вещи, что бы вы вынесли?" Собеседнику, как правило, даже интересно задуматься над тем, о чем он прежде никогда не думал. Он сам себя познает!
В пору, когда я работал над очерком "Остановите Малахова!", у меня состоялся с главным героем, отбывающим наказание в колонии, такой разговор (цитирую по публикации):
"– Представь себе, – сказал я, – что ты маг-волшебник и тебе дается право совершить три любых чуда. Настройся, соберись с мыслями – и твори!
– А зачем?
– То есть как «зачем»? Неужто тебе не интересно помечтать?
– Дак ведь все равно не исполнится.
– А вдруг?
Андрей задумался. Я с любопытством ждал, пытаясь угадать диапазон его желаний: вероятно, от немедленного освобождения из колонии до всеобщего мира на земле?
– Тэ-э-эк, – сказал Андрей. – Три чуда, говорите? Любых? – Я сделал царский жест, означающий: чего душе угодно. Его глаза немного ожили, потом в них появилось нечто плотоядное, и он потер руки. – Значит, так. Перво-наперво я хочу полное государственное обеспечение до конца жизни: чтоб квартира, чтоб деньги, дача, машина – чтоб все!
– Работать при том?
– Вы что?!
Я выглядел, наверное, большим чудаком, но не унимался:
– Тогда, может, учиться?
– Чему? Как тратить деньги? Ну, вы и скажете…
– Понял. Переходи ко второму чуду.
– Второе… – Он сделал интригующую паузу. – Пусть будет долговечье!
– Прекрасно. Кому, если не секрет?
– Как кому? Разве другим тоже можно? – Я пожал плечами, боясь спугнуть его бушующий эгоизм: мол, ты волшебник, тебе и решать. И Андрей решил: Тогда еще бабе Ане: живи, сколько хочешь!
– А матери с отцом? – спросил я, но он не услышал вопроса.
– Над третьим чудом, – сказал Андрей, – буду думать. А то еще прогадаю.
– Я спрашиваю, отцу бы с матерью дал долговечье?
Он вновь «не услышал», и мне стало грустно: Малаховы получили то, что сами вложили в сына.
– Третьим чудом будет – встретить хорошую девушку!
– Ну, вот и прогадал, – сказал я. – И так встретишь.
– Ой ли? – произнес Андрей с далеко не юношескими интонациями в голосе. – Разве отец мать «встретил»? А баба Аня тоже, по-вашему, «встретила»? Алкоголика-то? Не, тут без чуда не обойтись, уж я-то знаю!.." [36]
Вероятно, нет нужды подробно расшифровывать нашу беседу. И без того ясно: оказавшись в положении «мага-вошебника», Андрей ухитрился вложить в три «чуда» и яростный эгоизм, и трезвый расчет, и психологию потребителя, и горький жизненный опыт, основанный на примере старших, и даже отплатил векселя, предъявленные ему в свое время родителями. К моменту нашей встречи он уже год сидел в колонии. Я думал, что новая жизнь успела хоть «разбавить» его старые представления, чуть изменить прежние взгляды, – но нет, заложенное еще в семье оказалось крепким и устойчивым.
Но более всего меня поразил вывод, с предельной отчетливостью вытекающий из второго «чуда» Андрея: Малаховы воспитали в своем доме чужого для себя ребенка, не пожелавшего им не то чтобы вечной, но даже долгой жизни. А казалось бы, «маг-волшебник», "три чуда" – игра!
"…Девять солдат науки, девять авторов, девять непохожих друг на друга человек; я говорил с каждым из них и каждого просил дать характеристику восьми остальным. Получилось, как в шахматном соревновании по круговой системе: каждый «сыграл» со всеми по одной партии. Я чувствовал, что все они испытывали при этом какую-то неловкость, но убедился в предельной справедливости и даже беспощадности их оценок. Они уважали друг друга, если не сказать больше, но больше я говорить не буду, потому что они не терпят сентиментальности. Если кто-то и отмечал в ком-то недостаток, то по сумме восьми характеристик этот недостаток либо смягчался, либо даже переходил в достоинство. «Упрям как осел», – сказал категорически один. «Упрям и упорен», – сказал другой. «Усидчив», – сказал третий. «Настойчив», – сказал четвертый. «Напорист», – сказал пятый. «Потянет любую работу», – сказал шестой. «С железным характером, – сказал седьмой. И последний закончил: „Ему можно доверить все!“ Гамма красок, спектр оттенков…» [37]
Это кусочек из документальной повести "Взятие сто четвертого", посвященной физикам Дубны. Метод, условно называемый мной "шахматным турниром", хорош, когда собираешь материал о микроколлективах: заводской бригаде, экипаже самолета, соавторах открытия, театральной труппе, учебном классе и т. д. Короткие характеристики, взаимно розданные членами коллектива, дают мне, во-первых, те самые предварительные сведения о людях, с которыми впоследствии я веду разговоры, и, во-вторых, сами по себе довольно часто используются в очерке при описании отношений внутри коллектива.
36
В. Аграновский. Остановите Малахова! М., 1976, с. 63.
37
В. Аграновский. Взятие сто четвертого. М., 1967, с. 15.
