Китайский секрет - Данько Елена Яковлевна (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗
— Но ведь мы еще не сделали фарфора из русских глин, — отвечал Виноградов.
Кругом простирались снежные равнины. В снегу серели редкие убогие деревушки. Днем путникам попадались по пути крестьяне на худых лошаденках, уныло тащивших в город какую-то поклажу.
Конвойные солдаты вели каторжников. Цепи гремели на их посиневших от мороза руках. У иных из них лица были заклеймены железом, а ноздри — вырваны.
Встретив партию каторжников на одном почтовом дворе, Виноградов спросил старика-арестанта, за что его заклеймили.
— Не только заклеймили, батюшка, батогами со спины кожу трижды спустили. Я на барина руку поднял, — ответил каторжник.
— С чего же ты так?
— А он моего сынишку велел собаками затравить. Собаки презлющие, на медведя ходили. Сынишка в дворовых служил у барина, да не угодил чем-то, так за то.
По ночам над снежными равнинами вставали звезды. Вдалеке завывали волки. Сидя в санях рядом с дремавшим Гунгером, Виноградов думал об огромной, несчастной русской стране.
Иногда, глядя на небо, он вспоминал стихи Ломоносова и потихоньку твердил их про себя:
Тогда жить становилось легче.
На кирпичных заводах
— Но это невозможно! Это ужасно! — сердился Гунгер, бегая по небольшой светлице в бревенчатой избе. — Я не затем сюда приехал, чтобы меня отправляли куда-то на край света, в темную дыру, в болото! И это, вы говорите, место для фабрики? Фарфоровая фабрика должна быть при дворе! Там я мог бы блеснуть моим искусством! Я привык к хорошему обществу, я живал во дворцах, а меня засадили в какую-то яму! Я не стерплю этого, я сейчас же напишу жалобу императрице!
И, схватив лист бумаги, Гунгер писал, ожесточенно разбрызгивая чернила гусиным пером.
Его и Виноградова отправили на кирпичные заводы, устроенные еще при царе Петре на левом берегу Невы, среди болотистого перелеска. Здесь они должны были строить фарфоровую фабрику.
Виноградову тоже было грустно. Десять верст дороги, совсем непроходимой в осенние дожди, отделяли его от города, от книг, от других молодых ученых и от друга — Ломоносова. Но главное было — поскорее бы начать работу, поскорее бы сделать фарфор, тогда, может быть, фарфоровую фабрику переведут в город, если Елизавета будет милостива.
Они с Гунгером поселились в одной половине бревенчатой избы, а в другой Гунгер хотел устроить точильное отделение. По указанию Гунгера строился амбар для обжигательной печи. Гунгер распоряжался, Виноградов переводил его требования на русский язык и смотрел за исполнением работ.
Черкасов скупился на деньги для фабрики.
— Нечего деньги бросать! — говорил он, когда Гунгер просил сделать на амбаре для печи черепичную крышу. — Нечего деньги бросать! — повторял он и отказывал Гунгеру в просьбе устроить каменный пол в избе, где будут промывать глину. Он не понимал, что черепичная крыша не загорится от вылетающих из печной трубы искр, что каменный пол предохранит глину от пыли.
— Работайте поскорее! — говорил он и прислал Гунгеру масленку из саксонского фарфора для образца.
А на новой фабрике дело не двигалось. В избах протекали крыши, рабочие не получали жалованья.
Что бы ни приказал Гунгер, все приходилось переделывать. Управляющий кирпичным заводом, итальянец Трезин, ссорился с Гунгером.
«Разговоры от Гунгера очень довольно приличны, а что будет впредь какой от него плод, мы не знаем, — писал Трезин Черкасову. — Слыхали мы, что был он в Гишпании и в Венеции, в Вене и потом в Швеции, но нигде будто плода от него не принесено, а правда или нет, впредь подлинно окажется».
Так прошел год.
Ссора
Виноградов тосковал. Гунгер, запершись в своей комнате, что-то проделывал с глинами. Он не пускал Виноградова взглянуть хоть одним глазком на составление массы. Он не позволял Виноградову самому брать глину и делать с ней опыты. Он не хотел делиться ни с кем секретом фарфора. Виноградову ничего не оставалось делать, как переводить на русский язык распоряжения Гунгера или писать под его диктовку длинные жалобы Черкасову. Для того ли учился он химии?
Гунгер приказал рабочим толочь алебастр для массы в чугунных ступках.
— Мейн герр, — сказал ему Виноградов, — не лучше ли толочь алебастр в каменных ступках? От чугуна могут отскочить частички, они попадут в массу вместе с алебастром и испортят посуду при обжиге. Ведь металл при нагревании расширяется иначе, чем глина.
— Нет! — закричал Гунгер. — Кто из нас директор фабрики — я или вы? Вы во все суете ваш нос. Я не позволю вам больше ходить в мастерские!
В длинные осенние вечера Виноградов читал при свече в своей избе и переводил на русский язык латинские стихи. Он сделал полочку для книг над своей кроватью и, когда у него бывали деньги, ездил в город и покупал книги и журналы.
Однажды, вернувшись домой, он заметил, что кто-то рылся без него в его тетрадках со стихами и читал книги.
Это Гунгер подсматривал, что пишет Виноградов, не открыл ли он секрет массы? Тогда Виноградову опостылело писание, и он стал уходить из дому.
В белые летние ночи невские берега были пустынны. Круглая луна вставала над лесистым мысом. По реке тихо скользили плоты. Костры на плотах бросали на воду красные отсветы. Из-за реки доносилось пенье.
Виноградову вспоминались студенческие песни в Марбурге.
Он садился в челнок и сильно греб, пересекая реку наискосок. За рекой, в поселке Веселом, молодежь водила хороводы, и бойкая финка торговала вином. Туда уезжал Виноградов от гложущей тоски на фабрике, где ему не давали работать.
Однажды, вернувшись вечером домой, Виноградов запнулся в сенях за что-то мягкое и кубарем полетел на пол. Потирая ушибленное колено, он зажег свечу. На полу, поперек двери, храпел один из фабричных сторожей.
— Что ты тут делаешь? — спросил Виноградов, растолкав спящего. Сторож зевнул и, почесав в затылке, ответил:
— Да, вишь, Дмитрий Иванович, немец мне наказал…
— Что немец наказал? Под дверью валяться?
— Точно так, Дмитрий Иванович, тебя сторожить наказал. Как придет домой Виноградов, так, говорит, беги ко мне и скажи. Я, говорит, министру Черкасову отпишу, как он по ночам шляется.
Виноградов вспыхнул. Гунгер за ним шпионил!
— Прикажете к немцу пойти? — спросил сторож, подбирая одежонку с пола.
— Нет, я сам пойду!
Виноградов распахнул дверь в комнату Гунгера. Гунгер высунул нос из под одеяла и опять спрятался.
— Вы не смеете шпионить за мной! — крикнул Виноградов. — Вы не даете мне работать, не пускаете меня в мастерские, а теперь еще хотите доносить на меня!
— Не кричите на меня, молодой человек! — вдруг заорал Гунгер, и кисточка на его ночном колпаке подпрыгнула вверх. — Я — ваше начальство!
— А! — Виноградов ударил деревянной табуреткой об пол и выбежал из комнаты.
На следующий день Черкасов получил жалобу, написанную рукой Гунгера.
Гунгер плакался, что «вчера в 11 часов ночи паче чаяния» к нему ворвался Виноградов с палкой и кортиком в руках и угрожал его жизни. «Таким образом я здесь в России отпотчеван нахожусь! Я на фабрику до тех мест не пойду, пока сей безбожный человек при оной быть имеет».
«Безбожного» человека не отпустили с фабрики, но его вовсе отстранили от дела. Гунгер боялся, что ученый химик скорее, чем он сам, сделает фарфор.
Так прошел еще год.
Арканист-неудачник
