Священные монстры (портреты) - Лимонов Эдуард Вениаминович (первая книга txt) 📗
Мистический фашист: Гумилев
Я долго обходил его как поэта и открыл для себя где-то в начале Сербских войн или перед ними. Моя жена Наталья Медведева съездила в Россию и привезла из Питера "Избранное" Гумилева.
Как личность он меня всегда интриговал. Путешественник по Африке, дважды Георгиевский кавалер, расстрелянный за контрреволюционный заговор, написавший пророческое стихотворение "Рабочий":
"Был он занят отливаньем пули
Той, которая меня убьет..."
"Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий, старый человек".
Исподволь я стал читать Гумилева. Интересно, что уже давно, еще в 70-е годы, живя в России я забраковал поэзию его жены Анны Ахматовой. Я был согласен с Ждановым, охарактеризовавшим ее стихи, как стихи буржуазной дамочки, мечущейся между алтарем и будуаром. Позднее я познакомился с идеями и книгами его сына Льва Гумилева. И вот последними пришли ко мне стихи отца. То есть, разумеется, я не раз держал в руках стихи Николая Гумилева, но доселе не мог преодолеть их кажущуюся странную детскую простоту.
К 1991 году я был готов. Мне было 47 лет, я пережил несколько озарений - одно из них в 1976 году, еще одно как раз в 1991 на фронте вблизи Вуковара. Я понял, что стихи Гумилева - двойные, сверху текст, мелодия, а за мелодией - мистическое содержание. Потому мне в этот раз все открылось. Заблудившийся трамвай, когда "Через Неву, через Ни и Секу мы прогремели по трем мостам". "Мне улыбнулся старик тот самый, что умер в Бейруте год назад" - в это я уже верил крепко. В мистический мир рядом.
Для меня одно стихотворение "Жираф" стоит больше, чем роман Достоевского. Или "Принцесса":
"В темных покрывалах летней ночи
Заблудилась юная принцесса.
Плачущей нашел ее рабочий,
Что работал в мрачной чаще леса.
Он отвел ее в свою избушку,
Угостил лепешкой с горьким салом,
Подложил под голову подушку
И закутал ноги одеялом"
- читал я крошечной 16-летней Насте, познакомившись с нею в 98 году. "Принцесса" это вечный роман о любви, но это также и о мистическом сродстве душ мужчины и женщины. Редком сродстве душ. "Неужели я и вправду дома?"
Великолепно гордое стихотворение "Мои читатели".
"Капитанов" я запомнил еще по моей харьковской юности:
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы
Кто изведал мальстремы и мель,
Чья не пылью прокуренных хартий,
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь.
И взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт.
Или бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыплется золото с кружев,
С розоватых брабанских манжет..."
Гумилев разительно отличается от других русских поэтов вообще и от других акмеистов. Может быть он и есть единственный акмеист - в конце концов, это он создал это направление в поэзии. Поэзия агрессивной жизни. Стоицизма.
"Углубясь в неведомые горы
Заблудился старый конквистадор...
...Там он жил в тени сухих смоковниц
Песни пел о солнечной Кастилье
Вспоминал сраженья и любовниц
Видел то пищали, то мантильи
...смерть пришла
И предложил ей воин поиграть в изломанные кости..."
Такого нет у русских поэтов. У них слезы и сопли.
Он воспел Африку.
"Оглушенная громом и топотом
Погруженная в грохот и дымы
О тебе моя Африка шепотом
В небесах говорят серафимы".
Он воспел войну.
"Мы четвертый день наступаем
Мы не ели четыре дня.
О как сладко рядить победу,
Словно девушку, в жемчуга
Проходя по дымному следу
Отступающего врага..."
Гумилев это наш Киплинг, это наш Пьер Лоти, но помимо этого, но один отдувается в нашей поэзии за Леконта де Мия, за Хозс-Мария Эродиа и всю парнасскую школу.
Мистическая мужественность присутствует в биографии поэта Гумилева мореплавателя и стрелка.
А такие стихи как "Ода д'Анунцио", "Ольга", там "где ломали друг другу крестцы с голубыми, свирепыми глазами и жилистыми руками молодцы", стихи из римского быта, "Царица" могут служить поэтическими иллюстрациями к книге Юлиуса Эволы "Языческий империализм" или Конану-варвару.
Элемент прото-фашизма присутствует в лошадиных дозах в стихах Гумилева. (Наряду с элементами футуристического фашизма в стихах Маяковского.) Гумилев - экзотический в России поэт протофашист. Ну и разумеется он весь пропитан Мировой Историей. Это высококультурный поэт. Его мысли высоки. Есенин, конечно, народный любимец, но он оперирует тремя цветами (зеленый, белый и черный), у Гумилева - целая палитра, тканная из истории, географии, естественных наук, путешествий, экзотики и, конечно, все это закутано в мистику.
Бритая лошадиная голова, удой, погон, два Георгия на гимнастерке. Вот он Николай Степанович Гумилев. Каждый становится тем, кого у него хватает дерзости вообразить. Вот и Гумилев. Однако вообразить себя героем опасно, ибо все вокруг героя превращается в трагедию. Большевики его расстреляли, тем самым добавив к его судьбе и стихам крепости трагедии. Еще как и все великие мужчины, он боролся с женщиной:
"Я пробрался вглубь неизвестных стран
Восемьдесят дней шел мой караван;
И в стране озер пять больших племен
Слушались меня, чтили мой закон...
Древний я отрыл храм из-под песка,
Именем моим названа река..."
"И, тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его."
Женщина распространила свое злое торжество так далеко, что спустя сорок лет молодой Бродский и поэты питерской школы поклонялись вульгарной советской старухе Ахматовой, а не ее высокородному мужу. Элегантный Николай Степанович сдержанно мерцает в вечности. Его исторические стихи - шедевры, которых нет ни в базарном Эрмитаже, ни в убогом по сравнению с европейскими музеями музее имени Пушкина в Москве.
