Священные монстры (портреты) - Лимонов Эдуард Вениаминович (первая книга txt) 📗
И конечно, Денар француз до ногтя на пальце. Он не забыл захватить с собой в Котону ящик шампанского, чтобы отпраздновать победу: переворот в Бенине. Те бутылки достались солдатам президента Кереку. Но 24 бутылки шампанского "Дон-Периньен" взятые с собой в 1977 на Коморы он с товарищами таки осушили за победу. И хороша та фотография, с которой я начал рассказ о нем: расставив ноги по-хозяйски седовласый полковник в белом костюме под пальмами принимает рапорт своих вооруженных сил.
О воплотившаяся мечта mercenary! Скольким солдатам удачи снились эти пальмы и белый костюм. Недаром полковник пытался вернуться в "Парадиз наемников", как называли Коморы, в свой рай в 1995-ом.
Борис Савинков: террорист
С Иваном Каляевым они были знакомы с детства. Савинков называл его "Яником", в "Воспоминаниях террориста" он пересказывает многие свои разговоры с "Поэтом", такова была кличка Каляева. У них были трогательные отношения верующих братьев, Савинков любуется Каляевым.
Удивительные вещи узнаешь о человеке в "Воспоминаниях террориста", безропотно таская свои тяжелые и опасные снаряды, в которых взрывная реакция вызывалась всего лишь повреждением стеклянной трубки, эти самоубийцы были вполне нравственными и чистыми людьми. Несмотря на верную смерть или во время теракта, или если уцелеешь, - на виселице, руководитель боевой организации Борис Савинков всегда находил людей, готовых на "террорную работу". Люди на такое есть всегда. "Воспоминания террориста" написаны, фактически, спокойным стилем, между тем, повествуя совсем о неспокойных вещах. Евно Азеф и Борис Савинков собирали группы людей, финансировали операцию, находили химиков, изготавливающих динамит, образовывали каждый раз организованную преступную группировку, с целью уничтожения ключевых фигур царской администрации. Наружное наблюдение велось эсерами - членами боевой организации, замаскированными под извозчиков или продавцов товаров в разнос. Однажды даже по инициативы Азефа создали для прикрытия даже семью: Борис Савинков - муж, революционерка из Харькова Дора Бриллиант - жена, Сазонов кучер, Иваневская, старая революционерка - кухарка. Несмотря на то, что Савинков в книге множество раз пеняет себе на несовершенство своего метода наружного наблюдения, думаю, Азеф и Савинков превзошли многие современные спецслужбы в этой области. Кропотливая работа сбора сведений о выездах того или иного сановника, конечно, резко контрастирует с легкостью доступа к намеченной цели. Подошел и кинул: Сазонов кинул снаряд в Плеве, Каляев - в Великого Князя. Сейчас информацию о выезде министра, где он будет, можно легко получить из сообщений информационных агентств, но вот поди приблизься к министру, он отделен если не батальоном охраны, то прочно не доступен.
Евно Азеф, судя по воспоминаниям Савинкова, был на стороне революции в первую очередь. Удивительно, что до сих пор считается, что, якобы, истина так и не установлена, или что он был и провокатор, и революционер. Он был революционер, а сдавать он вынужден был второстепенных людей и второстепенные покушения, для того чтобы продолжать террор. Это очевидно даже только из книги Савинкова.
Что двигало Савинковым, Каляевым, Сазоновым и другими эсерами-боевиками? Упоение от собственного могущества - возможность конкретно продемонстрировать это могущество.
Умиляет, что у них, как и у простых смертных, многое не получалось. Что взрывались их доморощенные снаряды при зарядке и разрядке. Что исполнителей не выдерживали нервы: кто-то уходил. То есть все как у современных людей.
Савинков судя по "Воспоминаниям" и по романам "Конь бледный" и "Конь вороной" имел интимную связь с плаксивой и крайне депрессивной Дорой Бриллиант. Интересно, что в "Воспоминаниях" и романах Бриллиант получилась разная. В "Воспоминаниях" - героический друг и товарищ. В романах - душная, противная и вызывает отвращение. Вероятно Савинков жил с ней с отвращением, но нуждался в ней. Тут какая-то загадка. Пола? Страха? Страха и от этого необходим секс?
То, что после Февральской революции Савинков стал комиссаром Временного правительства, а потом с правыми эсерами кооперировался с Колчаком нормально. Он был мощным человеком, а тут подвернулось поле деятельности. Большевикам он не принадлежал по типажу, слишком светский, большевики были попроще.
Удивительная, конечно, глыба был этот человек. Просто национальный памятник. И Каляев удивительный, просто удивительный и правдоподобный русский тип наивного верующего. Похож не него наш поэт Сергей Соловей, получивший 15 лет за рижское дело, только что осужденный 30 апреля. (Заговорщики, возможно, все одинаковые, независимо от того, что они заговаривают, замышляют.)
На самом деле "Воспоминания террориста" глубже и мощнее книга, чем все тома Достоевского. Будучи участником "террорной работы", Савинков-Ропшин еще и большой писатель - у "Воспоминаний" бесхитростный и единственно возможный тон. Савинков неуловимо близок чем-то к Гумилеву - оба империалисты, вояки, европейцы, эстетически близкие к фашизму. Не к идеологии фашизма муссолиньевского образа, но к фашизму футуриста Маринетти, который воспевал орудийные разрывы и кустистые цветы пулеметных очередей. "Воспоминания террориста" героическая дофашистская книга. Как не прикрывались эсеровские сверхлюди общественными делами, на деле это был поединок кучки суперменов с элитой государства. И Каляев, и Сазонов, и Савинков, и Азеф - ослепительные фашисты, готовые совершить свои, пахнущие кровью и тюрьмой подвиги, на стороне людей идеологии. В самом Савинкове, в его бесстрастности, коротко стриженной, как у Гумилева, голове, виден стоический ницшеанец. Весь облик изобличает презрение. Интересно, что Блюмкин, убийца посла Мирбаха, попавший в стихи Гумилева как "Человек, среди толпы народа / Застреливший императорского посла, / Подошел пожать мне руку, / Поблагодарить за мои стихи." Эсер Блюмкин, будучи за границей по чекистским заданиям, уже большевик Блюмкин, просил с почтением выведать у Савинкова, какого Савинков мнения о нем, Блюмкине. Как видим, "Много их сильных, злых и веселых, / Убивавших слонов и людей", поддерживались идеологией бешенной страсти, идеологией исключительности экзальтированной особой человеческой личности. Не обязательно называть себя фашистами. Хотя у Гумилева есть прямая "Ода д'Аннунцио".