Зайнаб (СИ) - Гасанов Гаджимурад Рамазанович (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Бабушка Ханум было прорицательницей, народной целительницей, которая знала, что сегодня происходит, что было, что будет. Почему Всевышний одним людям дает только сыновей, другим только дочерей, почему люди растут, похожими на шакалов, на гиен, на ослов, на тигров. Почему Он одним дает природную красоту, других лишает этого, почему одни люди рождаются слишком умными, других Он лишает разума. Она знала сотни и тысячи народных песен, притчей, сказок, сама их придумывала, виртуозно играла на чунгуре, пела, а когда она начинала рассказы о своих девичьих годах, в годах ее зрелости сельчане, пораженные глубиной ее ума, рассуждений, меткостью изречений, слушали ее с открытыми ртами.
Дом бабушки Ханум находился в центре села, рядом с мечетью, у гончарного цеха, там, где по утрам и вечерам местные мужчины собирались на сельский сход. Поэтом в дождливые, снежные дни, когда в горах гудели бураны, гремели громы, мужчины от непогоды укрывались под большим крытым навесом у бабушки Ханум, а осенью, в пору сводеб, сельских праздников, когда в село заглядывали пахлеваны с шутами, ашуги, это помещение моментально превращалось в танцевальную площадку. И по несколько дней там не замолкали песни, трели зурны, бой барабанов. А когда наступал праздник весны «Эвелцан», сельская молодежь там снаряжала по нескольку кочелей и от пятницы до пятницы катались на качелях, пели, плясали, устраивали разные игры, выбирали себе невест и женихов. Одним словом, двери дома бабушки Ханум в любое время года были открыты для желанных гостей.
Хотя дом бабашки Ханум был ветхий, старинной конструкции, но там всегда соблюдались чистота и порядок. Глиняный пол в неделю один раз сельские женщины по очереди красили черной речной глиной, паласы, тавлинские шубы вытряхивали, выветривали во дворе, ей в джамаатовском тендыре пекли хлеб, сельские мужчины по очереди ходили за ее скотом, пока не наступила перестройка, пока не пошла сумятица в умах сельских жителей.
Зарият была единственной дочерью его погибшего сына на афганской войне. Молодая, красивая жена сына не выдержала разлуку с мужем, от горя сошла с ума и сбросилась с гор. Зарият была единственным близким человеком, отрадой, надеждой, что осталось у тети Ханум на этом свете. Так, что она берегла дочку, как зеницу ока, воспитывала, ни в чем не отказывая. Она даже не заметила, как в один день Зарият выросла и стала живой, красиво, своевольной девушкой. Вместе с бабушкой летом она пасла колхозных овец в горах, зимой в прикаспийских степях, и на вольных суровых ветрах ее красивое, выразительное лицо приобрело цвет меди, а гордо вытянутое тело мощным, сильным, ловким, как у степной рыси. В горах, среди девушек, растущих на чистых ключах, бьющихся прямо из недр гор, нежащихся в волнах ревущих горных рек и речушек, вбирающих в себя красоту утренних зорь, загадочность вечерних сумерек, неповторимость Млечного пути ночных небес, в лице каждой второй находить красавицу не трудно. Но когда видели дикую красоту Зарият, от которой многие мужчины уходило в ступор, думалось, неужели это плод любви мужчины и женщины, или игра природы на лике какого-то горного цветка, или посланник небес, чтобы удивить и ошеломить людей ни земле. Дикая красота и прямолинейность, беспредельная бедность и безграничная душевная чистота, молодецкая удаль и девичья наивность — все эти противоречивые черты характера главенствовали в ее душе.
Самое красивое, что есть у Зарият, были ее глаза, черные, как гагат, живые и всевидящие, как у куницы, заглядывающие в самые потаенные уголки души. С ее очень выразительного овального медного цвета лица смотрелся чуть удлиненный узкий прямой нос, на кончике чуть загнутый вверх; удивительно красиво вырезанные узкие ноздри при каждом ее вдохе и выдохе трепетно вздрагивали, возбуждая, сводя мужчин с ума; казалось, вот они трепетно задышат, шумно захрапят, как ноздри необъезженной породистой кобылицы; она нетерпеливо ударит в землю копытой, отбрасывая искры, разбежится и полетит в степь. Ее верхняя губа, розовыая и влажная, была вывернута наружу и была чуть толше, чем нижняя, от этого она не теряла красоту, наоборот, прибавляла ее дикой красоте неповторимость, какой-то загадочный шарм; из-за ее чуть приоткрытых губ выглядывали зубы необычайной белизны, только верхние зубы были чуть больше нижних, подчеркивая ее дикий и необузданный нрав; хотя ее ноги, руки, особенно продолговатые глаза смотрелись крупнее и несоразмернее габаритам ее тела, они не портили ее естественную красоту, а делали еще более красивой и желанной; когда она смеялась, в ее глазах отражалась вся политра дикой и неповторимой горной красоты; напрашивался вопрос, как могла расцвести это красота среди этих диких гор и степей, в непосильном для девушки труде, рядом с этими вонючими овцами, под стужей, палящими лучами солнца, дубящим кожу ее лица и тела.
Бабушка Ханум души не чаяла в своей внучке, такой же любовью ей отвечала и Зарият. Только внучка росла чрезмерно самостоятельной, с необузданным характером, капризной, своевольной, не в чем не отказывая своим прихотям, не от кого независимой, бесшабашной. От того многие мужчины, любя ее до безгранично, избегали ее, боясь ее крутого нрава, хлесткого слова. Зарият то ли не понимала, что ее боятся, сторонятся мужчины, то ли, понимая, от этого еще сильнее хмелела и становилась ее круче.
Если она находила какое-то свободное время от работы, то летом она уходила высоко в горы, в поисках неизведанного, неоткрытого ею, открывала те чистые ключи, вкус которых до сих пор еще не испробовал ни один чабан, ни один охотник, находила целые лежбища стай горных индеек, лазила по тем пещерам пещерных медведей, где не побывал ни один охотник, дружила с волками, в дремущих ущельях находила горячие родники, где часами нежилась в их чистейших струях, зимой в степи парила там, где парят только степные орлы, терялась там, где ходят только одни степные барсы, где с шапками могучих степных барханов играет только один неугомонный ветер.
Зарият больше всего она любила горы, бескрайные альпийские луга, где она себя чувствовала им родной и близкой. Ей казалось, что она ограмная белая береза, с мощным гладким стволом, сильными и глубокими корнями. И все горные ручьи, ручейки из утробов Джуфдага, Каркулдага, Урцмидага сначала вливаются в нее, растекаясь по большим и малым кровеносным сосудам, из ее пуповины они выливаются в большие и малые каньоны, ущелья, и, собираясь в большие малые реки, уносятся в Каспийское море, оттуда, превращаясь в туманы, дожденосные тучи, они опять поднимаются высоко в ее родные горы, чтобы опять повторить свою круговерть.
Еще она любила слушать, как рассказывает бабушка о старине, временах ее предков, героев, освободителей гор от иноземных захватчиков. Когда бабушка начинала свой рассказ, Зарият вдруг как-то преобразовалась. Какая-то непонятная дрожь пробегала по ее спине, она все ежилась, как рысь, огромные продолговатые черные глаза расширялись, в них начинали играть какие-то непонятные дикие огоньки, в них начинались отражаться какие-то свечения, переходящие в фосфорический цвет, яркий, вспыхивающий и мигающий; в ее душу начинали собираться какие-то силы, преображающиеся в каких-то животных; они разом выходили в круг и начинали свой дикий пляс. В это время в душе девушки, которая общалась только с простыми сельскими жителями, видела только одни дикие горы, бескрайные степные просторы, буйную гладь Каспийского моря, только одних овец, диких коз, косуль, просыпалась такая сила необузданная сила, не хватая воздуха грудь у нее поднималась так высоко, узкие трепетные ноздри втягивали в легкие воздуха так шумно, сердце наливалось такой отвагой, что она, больше не умещаясь в небольшой чабанской комнатенке, выбегала в горы, поднималась на их самые высокие вершины и кричала: «Горы, реки, моря, как я люблю вас!» «Люблюююю….Люблюююю…Люблююю…» — эхом отражалось в горах.
Дома, в горах, в степных просторах, у буйного Каспия — где бы она не находилась, Зарият всегда пела. Пела она так, что перед ней горы снимали свои шапки, степные барханы пускались в пляс, воды Каспия замалкивали, горные орлы складывали крылья и пикировали на нее, удивленные ее голосом, горные ручейки прекращали свое движение и на мину останавливались, пораженные ее голосом, соловьи стыдливо прятались в своих гнездах. Ее высокий чистый голос уносил Муссу в глубокие и далекие тропы его детства в родной Осетии, к любимой женщине, которую он припрятал в горах далекого Дагестана, Табасарана от кровных врагов, даже там нашли, выкрали и умыкнули то ли В Осетию, то ли в Чечню, то ли в Ингушетию. Зарият пела так, что, слушая ее неповторимый голос, напоминающий голос своей любимой, он готов был умереть.
