Великая мать любви - Лимонов Эдуард Вениаминович (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
* Водителей грузовиков.
с ее тремя библиями в доме, и я, не верящий ни в Бога, ни в черта, и как будто бы гнилой до мозга костей. Однако, очевидно в глубине первоисточнике, наши души были родственными, иначе бы мы не продержались вместе целых три месяца. То есть или ее душа была гнилая не менее моей, или моя - приличной и религиозной.
- Может быть мы могли бы посмотреть ваш фильм? - робко спросил Никита.
- Нет-нет, он не готов! - почему-то испугался Аргус и стал снимать халат. Сняв его, он стал еще более густым китайско-монгольским философом скептиком. - Пройдемте в гостиную. - Скрипя домом, мы все шестеро, отправились вниз. Я шел вслед за Аргусом и по уровню на котором находился его затылок, определил, что он меньше меня ростом. Я пожалел Аргуса, представив его хрупким интеллигентом, заброшенным в страну крупных людей и довольно грубых нравов, присущих крупным людям.
- Так вы теперь живете в Париже? - обернулся ко мне Аргус. В таком ракурсе: скошенные черные глаза, седой кок над лбом и седая лопаточка густой бородки, - Аргус смотрелся необыкновенно хитрым и мудрым, вовсе не похожим на неуверенного в себе творца фильма, героями которого были вещи, каким он был всего лишь за минуты до этого. - Да. Так случилось.
- Правильно выбрали. Жить следует в Париже. Я хотел спросить его, почему он сам живет на дикой горе в Калифорнии, но он опередил меня и ответил на незаданный вопрос. "Я живу здесь потому, Что к сожалению, связан с этой чертовой кухней, с Голливудом.
С момента, как я увидел Аргуса и признал в нем определенные достоинства, мне не терпелось померяться с ним силами. И вот случай, кажется, представился. - Что до меня, я бы с удовольствием связал себя с чертовой кухней Голливуда, мистер Аргус. Бросил бы Париж...
- Это потому, что вы молоды. Садитесь, - он указал мне на кресло, покрытое лисьей шкурой, сам уселся на соседнее, покрытое пледом. В главной гостиной была живая мебель, в противоположность зачехленной. - Что вы будете пить?
Он выскочил из моей неловкой первой западни легко и просто, с помощью бытового трюка. - А что у вас есть? - спросил я, решив быть наглым и настойчивым. Я решил дать ему бой. Сразиться с жертвой кино-бизнеса.
- Виски, джин, коньяк, вино... Вы, разумеется, привыкли к французскому вину. Увы, могу вам предложить только калифорнийское. Я не привык к хорошему французскому вину, у меня не было для этого. достаточно денег, я привык за год жизни в Париже к самому дешевому французскому вину. Я важно попросил коньяк. Девушки взяли по белому вермуту со льдом, Никита - "Белую лошадь". Натан Аргус налил себе шерри. Я решил, что отныне стану испрашивать шерри в подобных ситуациях. Шерри звучало элегантнее коньяка.
- Как продвигается ваша книга, Никита? - Писатель задал писательский вопрос.
- О, я работаю медленно, Натан... Несколько лет пишу одну книгу. Пишу от руки. Я старомоден, вы же знаете...
Никита кокетничал своей старомодностью. Пара романов, написанных им, вполне могла принадлежать перу автора "Слова о полку Игореве" - древнейшей русской фальшивки, подделки под 11-й век. По моему глубокому секретному мнению Никита был литературным выпендрежником, неразумно растрачивающим свой несомненный талант на создание экспонатов для литературной кунсткамеры, но мы дружили. Ибо оба были выродками в современной русской литературе, незаконнорожденными детьми. Легкая, ни к чему не обязывающая дружба двух аутсайдеров. Благодаря ему, я и оказался в маленьком калифорнийском городке. И это он -познакомил меня с Джули. "God bless him ". *
- Я представляю вас, Никита, как бы современным Генри Торо... в железных очках на носу, сидя за деревянным столом в занозах, вы записываете в пухлую тетрадь. На ногах у вас толстые носки и буйволиные, на меху, мокасины... - Натан Аргус мягко улыбнулся и в этом его замечании и улыбке, выразилась полностью любовь его к Никите. Чувствовалось, что Никита пришелся ему по душе. Сам Натан, как я уже знал от Никиты, пользовался даже не электрической пишущей машиной, но смесью компьютера с пишущей электронной машиной. Однако различные в выборе средств производства ими используемых, Натан и Никита (плюс созвучие имен, не правда ли?) разделяли страсть к отшельничеству. Оба не выносили больших городов и предпочитали медвежьи углы. Правда русский модернист самоизгнанник Никита, разумеется, не мог приобрести себе гору, как сделал это мученик Голливуда Натан Аргус. Посему он менял медвежьи углы. Калифорния, Канада, Вермонт. Были бы и железные очки, я не сомневаюсь, но пока у Никиты было стопроцентное зрение.
- Никита говорит, что вы один из самых интересных русских писателей, Аргус положил ногу в черной штанине на другую, и одним пальцем, элегантно, подскребнул шею под бородой. Едва уловимым
* Благослови его, Бог
движением. - К сожалению я лишен возможности прочесть ващи книги. Я не читаю по-русски, и очень плохо читаю по-французски. Кто-нибудь собирается издавать ваши книги в Соединенных Штатах?
- Надеюсь, что когда-нибудь это произойдет. В свое время именно по причине того, что никто не хотел здесь мой первый роман, я и откочевал из Соединенных Штатов.
- Где вы живете в Париже? - спросила, птичкой высунувшись из-за края кресла Найоми Аргус.
- "Женская половина", разумеется, не была отделена от мужской, но было Такое впечатление, что наши дамы посажены Аргусом в женское гетто. Как-то само собой получилось, что мужчины были усажены Аргусом на лучшие места, а дамам, за исключением Найоми, поместившейся ближе к Аргусу, достались кресла похуже и на отшибе. - В Марэ, - ответил я. - В еврейском гетто.
- Не следует так говорить... В Париже нет гетто. Я жила в Париже много раз. Гетто есть в больших американских городах. Гарлем - это гетто.- Было видно, что Найоми рассердилась.
- Наш гость не вложил в это определение никакого обидного смысла, вступился за меня Аргус.
- Да, - подтвердил я. - Во всех путеводителях по Парижу сказано, что Марэ самое старое еврейское гетто в Европе. - Мне не понравилась болезненная чуткость Найоми к еврейскому вопросу. Разволновавшись от единственной моей фразы, она раскраснелась и темные глаза ее сердито метнулись несколько раз от меня к Аргусу, от Аргуса ко мне. Белая, некалифорнийская физиономия Найоми, напудренная, с трещинами морщин, напомнила мне вдруг физиономию жены советского поэта Левитанского. Сердитая, в креме, злая супруга поэта промчалась из ванной в спальню к телефону, в то время как я сидел на диване в гостиной, юный поэт, только что приехавший в Москву, прижимая к груди тетрадку со стихами. Тогда же я дал себе слово, что у меня никогда не будет такой, с кремом на лице, сердитой жены. Стервы, оторвы, выдры. Кажется у Аргуса была именно такая жена. Я с удовольствием вспомнил свою теорию о том, что женщина хороша лишь в период от 20 до 25 лет. И покосился на Джули. Ей шел двадцать шестой год. И вспомнив опять о Найоми, подумал: "Какого дьявола она такая чувствительная... Я же способен смеяться, если в моем присутствии вдруг высмеивают русских, скажем их алкоголизм, или даже выставляют их полными идиотами..."
