Злоключения добродетели - Браиловская Элина (книги полностью бесплатно .txt) 📗
Дюбрель выслушивает меня, пожимает мне руку в знак благодарности и, следуя моим наставлениям, мчится отдавать распоряжения. Он возвращается, мы отъезжаем, по пути я разворачиваю перед ним всю картину задуманного преступления. Молодой человек выразил мне глубочайшую признательность за оказанную услугу. Он умолял рассказать правду о моей жизни, уверяя, что ничто из пережитого мною не способно его оттолкнуть и ничто не поколеблет его решения предложить мне свою руку и состояние.
«Мы люди одного круга, – говорил Дюбрель. – Я, как и вы, происхожу из купеческой семьи. Мои дела пошли в гору, ваши – окончились неудачей, и я был бы счастлив хотя бы отчасти облегчить те суровые испытания, которые несправедливо обрушила на вас злая судьба. Подумайте над моим предложением, Софи; я человек свободный и независимый, вскоре я перееду в Женеву, чтобы разместить там большую часть своего капитала, сохранившегося благодаря вашим стараниям. Вы последуете за мной. По прибытии в Женеву станете моей супругой и возвратитесь в Лион уже в этом качестве».
Предложение этого благородного человека было для меня столь лестным, что я не могла его отвергнуть. Однако прежде чем согласиться, я сочла своим долгом напомнить Дюбрелю обо всем, в чем в дальнейшем он мог бы раскаиваться. Оценив мою деликатность, он не стал торопить меня с ответом. За что же такое наказание, отчего всякий раз удача улыбается мне лишь для того, чтобы заставить еще живее ощутить боль от невозможности ее удержать, и отчего Провидению всегда угодно, чтобы любое доброе побуждение сердца неминуемо ввергало меня в пропасть?!
Наша беседа продолжалась; мы отъехали на два лье от города и уже собирались выйти из экипажа и насладиться прогулкой на свежем воздухе вдоль берега Изера, когда неожиданно Дюбрель сообщил мне, что очень плохо себя чувствует. Он вышел из экипажа и тут у него начались страшные приступы рвоты. Я быстро усадила его обратно, и мы помчались в Гренобль. Состояние Дюбреля было настолько тяжелым, что пришлось отнести его в комнату. Товарищи, которые оставались там по его приказу, пришли в ужас, видя мучения своего друга. Я ни на минуту не отхожу от больного. Приезжает доктор, и тут выясняется, что несчастный юноша отравлен. Едва я узнала эту страшную новость, как тут же бросилась в комнату Дюбуа. Негодяйка, она уже уехала! Я бегу к себе, мой шкаф взломан, немногочисленные деньги и вещи похищены. Узнаю, что Дюбуа три часа назад выехала в Турин. Не вызывало никаких сомнений, что именно она явилась виновницей всех этих преступлений. Видимо, она пришла в комнату Дюбреля и, обнаружив там людей, решила отомстить мне. Дюбреля она отравила еще раньше, за обедом, чтобы по возвращении несчастный юноша был занят спасением собственной жизни, а не преследованием воровки. К тому же злодейка рассчитала, что ее безопасность укрепится еще и тем, что смерть несчастного должна произойти, если можно так выразиться, на моих руках, а следовательно, я оказывалась под гораздо большим подозрением, чем она.
Я снова мчусь к Дюбрелю, мне не разрешают подходить к нему. Молодой человек испускает дух на руках своих друзей. Перед смертью он успел снять с меня все обвинения и приказал друзьям освободить меня от преследований. Едва Дюбрель закрыл глаза, компаньон передал мне его последние слова и уверил, что беспокоиться не о чем. Увы, могла ли я сохранять хладнокровие? Могла ли не оплакивать горькими слезами утрату единственного человека, который столь великодушно вызвался помочь мне вырваться из беспросветных лишений? Могла ли не сожалеть о подлой краже, которая вновь сталкивала меня в пропасть нищеты, откуда я едва-едва начинала выбираться?
Я рассказала компаньону Дюбреля историю моих злоключений и посвятила его в тайную интригу, погубившую его друга. Он сочувствовал моим мукам, скорбел о кончине товарища и корил меня за излишнюю щепетильность, помешавшую тотчас же разоблачить злодейские планы Дюбуа. Мы прикинули, что этой чудовищной женщине потребуется не более четырех часов, чтобы добраться до безопасного места. Пока мы поставим власти в известность и начнем преследование преступницы, она уже окажется вне пределов досягаемости. Нам же эта погоня может обойтись слишком дорого. Хозяин гостиницы окажется слишком скомпрометированным этой грязной историей и, сделай я донесение властям, будет шумно оправдываться, а скорее всего, выдвинет обвинения против той, что недавно избежала виселицы и жила на публичные пожертвования... Подобные доводы показались мне настолько страшными и убедительными, что я, не медля ни минуты, решила покинуть город, даже не посоветовавшись с моим покровителем господином С. Друг Дюбреля одобрил мое решение. Он не скрывал, что в случае огласки его свидетельские показания могут усложнить мое положение, поскольку он вынужден будет упомянуть и о моей связи с Дюбуа, и о прогулке с его другом. А посему он настойчиво советовал мне немедленно уехать из Гренобля, ни с кем не прощаясь. Он же, со своей стороны, обязуется никогда и ни в чем не причинять мне вреда.
Размышляя в одиночестве над этой историей, я видела, что рассуждения молодого человека весьма дальновидны. Несмотря на мою невиновность, факты были против меня. Единственное обстоятельство в мою пользу – предупреждение Дюбреля о готовящемся преступлении, – однако, не спасло его от гибели. Я не могла рассчитывать на столь слабое доказательство и решилась уехать, сообщив об этом компаньону Дюбреля.
«Мне бы очень хотелось, чтобы мой друг оставил хоть какие-нибудь распоряжения в отношении вас, – сказал молодой человек. – Я бы с величайшей радостью их выполнил. Мне бы еще больше хотелось, чтобы он сам объявил, что именно вы посоветовали охранять комнату на время прогулки. Однако ничего этого он не произнес. Он лишь беспрестанно повторял, что вы ни в чем не виноваты и чтобы вас освободили от преследований. Поэтому я вынужден ограничиться строгим исполнением его наказов. Потери, которые вы понесли из-за этого страшного происшествия, вызывают мое искреннее сочувствие. Я готов сделать для вас все, что в моих силах. Но я еще слишком молод и неопытен в коммерческих делах. Я стою в начале пути, и состояние мое пока крайне ограниченно. Я не имею прав ни на одно экю из сундучка Дюбреля, ибо обязан немедленно возвратить деньги его семье. Позвольте же, Софи, довольствоваться оказанием лишь скромной услуги, – пригласил он меня к себе в комнату. – Примите эти пять луидоров и позвольте перепоручить вас заботам одной достойной особы, – он указал на женщину, которую я мельком видела в гостинице. – Это почтенная торговка из Шалона-сюр-Сон, откуда я родом; она возвращается туда после остановки в Лионе, где устраивает свои дела. Госпожа Бертран, – обратился он к женщине, представляя меня, – рекомендую вам эту молодую особу. Она охотно будет жить и работать в провинции. Постарайтесь помочь ей так, как если бы речь шла обо мне самом, потрудитесь предпринять все возможное, чтобы устроить ее в нашем городе сообразно ее происхождению и воспитанию. Примите на себя все необходимые расходы, я возмещу их вам при первой же встрече. Прощайте, Софи. Госпожа Бертран отбывает сегодня вечером. Следуйте за ней, и пусть в моем родном городе вам, наконец, улыбнется счастье. Я же, возможно, в скором времени буду иметь удовольствие встретить вас там и засвидетельствовать свою вечную признательность за то добро, что вы сделали для моего друга Дюбреля».
Меня тронуло до слез благородство этого юноши, который, в сущности, ничем не был мне обязан. Я приняла его помощь, клятвенно заверяя, что пойду на любую работу хотя бы ради того, чтобы со временем расплатиться с ним. Про себя я думала, что, если даже очередное искушение добродетелью и ввергнет меня в новую пучину, теперь, по крайней мере, меня впервые в жизни будут согревать утешение и надежда. Я больше не говорила с моим молодым благодетелем. Вечером того же дня, когда был убит несчастный Дюбрель, я покинула Гренобль в сопровождении этой самой Бертран.
Моя спутница была владелицей небольшой крытой повозки, запряженной одной лошадью. Мы правили по очереди. В повозке были сложены товары и деньги, принадлежавшие госпоже Бертран. Там же находилась маленькая полуторагодовалая девочка, которую торговка все еще продолжала кормить грудью. На свою беду, я привязалась к ребенку как к собственной дочери.
