Злоключения добродетели - Браиловская Элина (книги полностью бесплатно .txt) 📗
Проливая слезы, я была занята этими размышлениями, когда дверь моего карцера неожиданно отворилась. На пороге стоял Дальвиль. Не произнеся ни слова, он поставил на пол свечу, освещавшую его лицо, набросился на меня и, не обращая внимания на попытки сопротивления, овладел своей жертвой, отвечая пинками и пощечинами на все возражения и мольбы. Грубо удовлетворившись, он поднялся, забрал свечу и исчез, заперев за собой дверь. Возможно ли представить большую степень падения? Чем отличается такой человек от дикого лесного зверя?
Настал час подъема; мне не удалось отдохнуть ни минуты, однако наши камеры открыли, и нас снова заковали в кандалы и погнали на работу. Моими подругами по несчастью оказались две девушки лет двадцати пяти – тридцати, огрубевшие и обезображенные тяготами непосильного труда, но сохранившие следы былой красоты. Фигуры их еще не утратили стройности, у одной были великолепные волосы. Из печального рассказа девушек я узнала, что обе в свое время были любовницами Дальвиля, одна – в Лионе, другая – в Гренобле, что он привез их в это ужасное место, где каждая жила по нескольку лет на правах его возлюбленной, после чего в благодарность за радости, которые они ему дарили, он приговорил девушек к каторжному труду. Теперь в замке проживала очередная его пассия, более удачливая, чем предыдущие, поскольку ей, вероятно, предстояло сопровождать Дальвиля в Венецию, куда он намеревался вскоре отправиться в случае удачного завершения очередной финансовой аферы.
Дело в том, что этот мошенник недавно переправил в Испанию крупную партию фальшивых монет, с тем чтобы перевести их в Италию в виде векселей. Дальвиль вовсе не был заинтересован везти в Венецию свое золото, поскольку метод его состоял в том, чтобы посылать фальшивые деньги не в ту страну, где он собирался жить. В городе, где он желал обосноваться, он имел на руках переводной вексель из другой страны, который благополучно обменивал на настоящие наличные деньги. Его ловкий маневр до сих пор оставался неразгаданным, а поэтому фальшивый капитал по-прежнему оставался надежно помещенным. Однако в любую минуту махинация могла потерпеть провал, и желанный отъезд, на который так надеялся Дальвиль, полностью зависел от успеха этой последней сделки, а в нее была вложена большая часть его состояния. Если его фальшивые пиастры и луидоры сойдут в Кадисе за настоящие и он сумеет получить за них безупречные векселя, оформленные на Венецию, то будет обеспечен до конца своих дней. Если же жульничество будет раскрыто, мошенник рисковал быть вздернутым на виселице, чего, впрочем, вполне заслуживал. Узнав все эти подробности, я втайне надеялась, что на этот раз всевидящее Провидение не оставит безнаказанными преступления этого беспримерного негодяя, и мы втроем будем отомщены.
В полдень нам устраивали двухчасовую передышку, и каждая могла пообедать и отдохнуть в своей каморке. Ровно в два часа нас снова сажали на цепь и заставляли крутить колесо до темноты. При этом нам было строго-настрого запрещено входить в замок. Пять месяцев в году нас держали голыми. Это было обусловлено разными причинами – и нестерпимой жарой, и непосильной работой, и, как уверяли мои товарки, постоянной готовностью к ударам, которыми время от времени награждал нас неукротимый в своей жестокости хозяин. На зиму нам выдавали пару штанов и теплую фуфайку, плотно обтягивающую фигуру, чтобы облегчить безжалостному палачу доступ к нашим измученным телам. В мой первый рабочий день я не видела Дальвиля; он появился в моей камере только к полуночи и вел себя так же, как накануне. Я попыталась воспользоваться случаем, чтобы молить его о смягчении моей участи.
«А по какому, собственно, праву, – возразил мне этот варвар, – лишь на том основании, что мне вздумалось удовлетворить с тобой свою мимолетную прихоть? Разве я вымаливал у твоих ног какие-то милости? За что ты требуешь от меня вознаграждения? Я не добиваюсь твоего согласия, я просто беру и не считаю, что, пользуясь твоими услугами, должен что-то тебе взамен. Речь идет не о любви – это чувство незнакомо моему сердцу. Я пользуюсь женщиной по необходимости, подобно тому, как по нужде используют ночной горшок. Я подчиняю ее своим желаниям лишь с помощью денег или силой, никогда не проявляя по отношению к ней ни почтения, ни нежности. Сам я в свою очередь не рассчитываю на взаимность, а требую лишь полного повиновения; таким образом, в этих отношениях нет места признательности. Или, по-твоему, вор, который в темном лесу вырвал у некоего субъекта кошелек по той простой причине, что оказался сильнее, должен испытывать некоторую неловкость за убыток, который только что причинил? Так же обстоит дело и с виной перед женщиной: обида, нанесенная ей, является лишь поводом осыпать ее новыми оскорблениями, но никак не основанием для возмещения ее потерь».
Закончив монолог, Дальвиль удовлетворил свою похоть и сразу же после этого вышел, оставив меня наедине с моими горькими размышлениями.
К вечеру он пришел проверить, как мы работаем, и, сочтя, что мы не накачали нужного количества воды, схватился за свой кнут и исхлестал до крови всех трех. Меня он щадил не больше других, что не помешало ему в ту же ночь нанести мне очередной визит. Я показала ему свежие следы побоев и дерзнула напомнить, как когда-то я разорвала свое белье, чтобы перевязать его собственные раны. Однако Дальвиль ответил на мои жалобы лишь градом пощечин и ругательств и, как обычно, получив свое, молча удалился. Так продолжалось около месяца, после чего я заслужила от своего палача милость не быть больше подверженной страшной пытке терпеть его похотливые притязания. Правда, жизнь моя от этого нисколько не переменилась, у меня не прибавилось ни привилегий, ни придирок.
Это невыносимое существование длилось целый год. Вскоре по всему замку разнеслась весть о том, что Дальвиль получил из Венеции долгожданные векселя и теперь готовился переправить дополнительную партию фальшивых монет на огромную сумму, которая уже обеспечена надежными векселями. Нужные бумаги по первому требованию Дальвиля будут отправлены в Венецию.
Негодяй и не надеялся на столь блестящий успех. Так он становился владельцем многомиллионного состояния, а я – свидетельницей еще одного примера процветания зла и наказания добродетели. Демонстрируя очередное зрелище торжествующего порока, Провидение, казалось, преподносит мне новый урок.
Дальвиль готовился к отъезду. Накануне вечером он зашел меня навестить, чего с ним давно уже не случалось. Он сам объявил и о своей непредвиденной удаче, и о предстоящем отбытии. Бросившись ему в ноги, я страстно молила даровать мне свободу и дать немного денег, чтобы я могла добраться до Гренобля.
«В Гренобле ты меня выдашь властям».
«Хорошо, сударь, – сказала я, орошая его колени слезами, – клянусь вам, что не поеду туда. Чтобы вы сами могли убедиться в моем молчании, соблаговолите взять меня с собой в Венецию, может быть, там я встречу людей менее жестокосердных, чем у себя на родине. Если вы будете столь великодушны, что вернете мне свободу, я клянусь вам всем святым, что у меня есть, никогда вам больше не докучать».
«Я не дам тебе ни одного экю, – ответил этот непревзойденный мерзавец, – все, что зовут милосердием, состраданием, благотворительностью, глубоко чуждо моей натуре. Если бы меня озолотили втрое больше, чем теперь, я все равно не подал бы и полденье какому-то жалкому бедняку. На этот счет я придерживаюсь твердых принципов и не намерен от них отступать. Бедность заложена в основе естественного порядка вещей. Создавая сильных и слабых, природа продемонстрировала свою приверженность к неравенству. Даже теперь, когда цивилизация пытается привнести некоторые изменения в законы природы, неравенство сохраняется в нетронутом виде. Бедному достается роль слабого, а богатому – сильного; я уже говорил тебе об этом. Облегчить участь бедного – значит нарушить установленный порядок и восстать против велений самой природы, то есть опрокинуть равновесие, лежащее в основе величественной вселенской гармонии. Стараясь распространить в обществе столь опасное для него равенство, мы потворствуем лени и апатии, приучаем бедняка обворовывать богатого, когда последнему почему-либо захочется отказать ему в помощи. Постепенно это может войти в привычку, и бедный разучится работать, получая различные блага без труда».
