Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я - Кац Джон (мир бесплатных книг TXT) 📗
Всякий раз потом, когда мы проходили мимо этого водостока, он наклонялся над ним, оборачивался ко мне и умоляюще смотрел на меня. А что я мог поделать? У меня даже не было возможности купить другой такой мяч — их перестали выпускать. Стэнли горевал.
Но вот несколько месяцев спустя, как-то утром мы с лабрадорами попали под весенний ливень. Вдруг я увидел, что Стэнли добежал до этого водостока и остановился над ним, бешено лая и виляя хвостом. Я поспешил к нему: на поверхности мутной воды покачивался и подпрыгивал его любимый синий мяч, по-видимому, так и застрявший в этом водостоке. Обильные весенние дожди подняли уровень воды, а заодно и мяч, хотя дотянуться до него все еще было невозможно.
Стэнли, вне себя от радости, смотрел то на мяч, то на меня. «Он в водостоке, Стэнли, — сказал я, оправдываясь. — Лезть туда неприятно. И там очень холодно». Но я знал, мы все знали, что мяч доставать придется.
Подбадриваемый радостным собачьим визгом, я нагнулся и попробовал через решетку поймать мяч совком. Однако длины ручки не хватало, да и мяч на воде отчаянно вертелся и прыгал вне пределов досягаемости.
Вздыхая и проклиная все на свете, я лег в своем плаще на асфальт и стал болтать в воде совком. Не хотелось даже и думать о том, что может в этой воде оказаться. А дождь, между тем, все лил и лил.
Несколько раз мне удавалось подвести совок к самому мячу, но всякий раз чертов мяч ускользал. Стэнли жадно следил за моими действиями. Джулиус сидел под дождем и сочувственно на меня смотрел: «Возможно, мой хозяин „псих“, но все равно я обязан быть с ним».
Не помню, как долго я уже лежал под дождем на этой решетке, как вдруг услышал, что к нам подъезжает машина. Мигали какие-то красные огни. Подняв голову, я увидел полицейский автомобиль и приближающуюся с другой стороны «скорую». Быстро открылась дверца, показались сапоги патрульного полицейского.
«Эй, что там у вас?» — окликнул он меня.
«Доброе утро, — ответил я, все еще болтая совком в водостоке. — Я делаю что-нибудь недозволенное?»
В этот момент мяч, наконец, попался!
Джулиус подошел к машине поздороваться. «Обе собаки очень дружелюбны», — заверил я полицейского. Глаза Стэнли все это время были прикованы к мячу.
«Мистер, с вами все в порядке?» — спросил он, слегка помедлив.
Но не мог же я теперь упустить мяч. А потому не прекращал попыток извлечь его и вытащить на тротуар. Под таким углом это было совсем непросто.
«Конечно, — сказал я. — Со мной все прекрасно. А собственно, почему бы и нет?» В нескольких метрах от нас остановилась «скорая». «Собаки не злые», — крикнул я, когда двое медиков выпрыгнули из нее и побежали к нам.
«Ну, сэр, — сказал полицейский. — Идет дождь, сейчас шесть тридцать утра, а вы лежите на улице на решетке водостока».
Я приподнялся и встал на колени с победоносным видом — в руке совок, а в нем — ура! — наш мяч. Но я не собирался доставать мяч из совка. Прежде чем кто-нибудь к нему прикоснется, его надо по меньшей мере полчаса кипятить.
«Собака уронила в водосток свой любимый мячик», — объяснил я очень спокойно. Полицейский молчал. Я мог только догадываться, какое удовольствие он получит, пересказывая эту историю своим коллегам в участке. А вот Паула вряд ли обрадуется, когда увидит мой костюм и плащ.
Одна из соседок увидела из окна, что я лежу на улице под дождем, пояснили медики. Она естественно решила, что у меня инфаркт, и позвонила 911.
Какого ответа они от меня ждали? Я заверил их, что вполне здоров, поблагодарил всех и повернулся, направляясь домой.
«Хотел бы я быть вашей собакой», — пробормотал полицейский, прежде чем забраться в свою машину и отъехать.
Отгоняя сходившего с ума от радости Стэнли, я принес мяч домой и хорошенько его прокипятил.
А сейчас этот мяч приехал с нами в горы. Я бросил его позади хижины совсем недалеко. Стэнли весело помчался, налетел на мяч, схватил и принес мне. К своим обязанностям поисковой собаки, чей долг приносить хозяину вещи, он относился очень серьезно.
Чуть позже мы поехали в Мёрк Форест, где Стэнли всегда любил гулять. Он обожал лес. Бегал там среди деревьев, время от времени негромко потявкивая от удовольствия, приносил мне какие-то ветки и всякий древесный мусор.
Джулиуса и Девона я оставил в машине, а мы со Стэнли прошли немного вниз по тропинке. Здесь я нашел бревно и сел на него, а Стэнли подошел и положил голову мне на колени. Я обнял его, и мы долго так сидели. Потом посетили другие его любимые места — речку и озеро. Я бросал для него в воду мяч, прерывая игру всякий раз, как только он начинал задыхаться. Мне хотелось запомнить его здоровым и полным жизни.
Вернувшись домой, мы немного отдохнули. Потом гуляли с ним так долго, как ему хотелось. Он получил от меня столько печенья, сколько был в состоянии съесть, а я бросал ему старый синий мяч снова и снова.
Позже он усталый забрался в свою кровать, тяжело дыша, но все еще помахивая хвостом, а когда я нагнулся и обнял его, лизнул мне руку. Почти до вечера он проспал.
Глядя, как он мирно спит, я подумал: вот пусть бы он так и заснул вечным сном в своей кровати — избавил нас обоих от следующей недели, от предстоящего мне ужаса.
Человек, зарабатывающий себе на жизнь с помощью слов, я просто не мог найти теперь слова, чтоб выразить свои чувства. Мой друг Джефф говорил, что не в силах был смотреть на меня, таким я казался несчастным.
Но жило во мне и огромное чувство благодарности за те семь лет, которые Стэнли озарял своим веселым нравом, своей любовью и преданностью.
В сумерках мы отправились на последнюю для Стэнли прогулку — вниз по горной дороге на его любимый луг, где он наслаждался великим разнообразием всяких запахов и вспугивал птиц. Мне казалось, что Джулиус и Девон чуть-чуть отстают от нас, как бы предоставляя нам со Стэнли возможность идти вдвоем; впрочем, может быть, мне это только казалось.
Теперь, вернувшись с прогулки, я предложил Стэнли мяч, но он не проявил к нему никакого интереса. Это был, вероятно, самый сильный довод в пользу того, что предстояло сделать.
Так же отнесся он и к угощению. Доковылял до своей кровати, уснул и не пошевелился до самого утра.
Но он провел прекрасный день, и эта мысль меня утешала.
Через четыре дня, в восемь часов утра, я отвез Стэнли в ветлечебницу. Дежурная в приемной спросила меня, хочу ли я быть рядом, когда ему сделают инъекцию. Конечно, я хотел. Я не мог позволить ему умирать одному.
Д-р Кинг почти ничего не говорила. «Вы уверены, что мы поступаем правильно?» — спросил я. Она кивнула. Мы оба знали: чем меньше слов, тем лучше. Да и действительно, сказать было нечего.
Я сел возле него на пол, обнял его, положил рядом с ним его синий мяч. Бренда ввела ему в ляжку какой-то желтый анестетик. «Через несколько минут он перестанет что-либо чувствовать», — сказала она.
Тут меня охватила паника. Может быть, я должен остановить это; может быть, еще не поздно? Но я подавил свой порыв.
«Спасибо, — сказал я, крепко его обнимая, — спасибо, спасибо». Он попробовал встать на ноги и не смог. Вид у него был удивленный и растерянный. Он лизал мои руки, потом начал кашлять и дрожать. «Я люблю тебя, друг, люблю тебя, люблю тебя». Я больше уже не мог сдерживать слезы.
Глаза его широко раскрылись, он обмяк, потом вытянулся на полу, ноги его как-то странно выгнулись… Я поправил их, — он должен был и в смерти выглядеть достойно. Я все еще гладил и гладил его.
Лучше бы это происходило на каком-нибудь лугу, а не на холодном линолеуме. Но Стэнли, вероятно, уже не осознавал, где находится.
Через несколько минут д-р Кинг вернулась с другим шприцем и спросила, готов ли я. Мне пришлось кивнуть. Она сделала укол, а я положил руку на грудь Стэнли, на его сердце. И почувствовал, как оно остановилось.
Бренда слушала через фонендоскоп. «Все», — сказала она.
Я поцеловал Стэнли, погладил его и вышел из кабинета.
