Дымка - Джемс Виль (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
Начался этот день с того, что мать накормила Дымку, потом, щипля траву, она двинулась по направлению к кучке деревьев в миле или около того к югу. У этих деревьев протекал прозрачный ручей, а Дымкиной матери больше всего на свете хотелось сейчас воды. Она изнывала — так ей хотелось напиться студеной воды, но шла вперед медленней медленного. То и дело она останавливалась и ждала, пока Дымка догонит ее да еще по пути обнюхает и осмотрит каждую былинку и каждый комок земли.
Маленький крольчонок выскочил прямо у него из-под носа, постоял мгновенье, не смея бежать, потом сиганул между длинных ног сосуна и скрылся в норе. Дымка ни разу на своем веку не видал еще кролика, не знал, бежать от него или нет. Он ведь вообще ни разу в жизни еще не бегал, а ему так этого хотелось, но повода не было. Наконец причина нашлась.
Стебли высокой сухой травы защекотали ему брюхо, он фыркнул и поскакал.
Его длинные ноги смыкались и размыкались, он рад был тому, что так быстро бежит. Он стал носиться кругами возле матери, а потом полетел в сторону, прямо противоположную той, куда ей хотелось. Она заржала и терпеливо остановилась, ожидая его.
Когда он подбежал к ней, и вскинул копытца, и фыркнул, и захрапел, видно было по нему, что это будущий дикий конь.
Часа два ушло у них на то, чтобы добраться до ручья. Мать долго-долго пила холодную вкусную воду, потом перевела дух и еще раз попила. Дымка ткнулся носом в воду, но пить не стал, покамест трава для него была, чтобы бегать, вода — чтобы взбивать серебряные фонтаны брызг.
Весь этот день они провели у ручья. То-то было у Дымки приключений! В те часы, когда он не спал, сколько пней было в тополевой роще, которых можно было пугаться, от которых можно было бросаться прочь очертя голову!
Но были здесь звери пострашнее пней — их-то Дымка и не заметил. К примеру, большой койот из-за кучи валежника не спускал с него глаз. Не то чтобы ему было интересно смотреть, в нескольких шагах от него, он бросился прочь, не быстрее, чем мог бежать за ним любопытный жеребенок. Ему надо было заманить жеребенка за гребень холма, подальше от материнских глаз.
Дымке это понравилось. Ему хотелось понять, что это за серо-желтое существо, которое тоже умеет бегать, хотя оно ничуть не похоже на него самого или его мать. Правда, чутье предупреждало его об опасности, но любопытство было сильнее. Они успели скрыться за холмом, прежде чем Дымка наконец понял, что дело плохо.
За холмом койот повернул назад и молнией ринулся к горлу Дымки. Кровь мустанга, многих поколений мустангов, которые бились с волками и кугуарами, текла в жилах Дымки, и это спасло его. Он метнулся вбок и прянул вверх, ударив обеими задними ногами о землю. Зубы койота только скользнули по коже под его челюстью. Но до избавления было еще далеко, и, брыкнувши ногами, Дымка почувствовал тяжесть койота и острую боль в поджилках. Громкий, истошный крик ужаса вырвался у него, и тотчас же послышался ответ.
Мать взлетела вверх по холму, окинула взглядом склон и с прижатыми ушами, оскаленными зубами, точно комок огня, ринулась в битву.
Клочья желтой шерсти полетели по ветру, и борьба мгновенно превратилась в погоню. Койот несся впереди, всем телом чувствуя близость страшных зубов, пока не скрылся за дальним холмом.
Дымка рад был теперь вернуться с матерью к ручью. Он не шарахался в сторону от пней, мимо которых они пробегали, и не бросался играть, когда ветка щекотала ему брюхо: он проголодался и устал. Когда он наконец добрался до молока и насосался вволю, он не стал выбирать места, где бы растянуться всем своим утомленным телом. Тоненькая струйка крови запеклась на задней ноге, но укус не болел, Дымка сладко спал и, может быть, видел во сне пни — желто-серые пни, которые умеют бегать.
Когда наутро взошло солнце, Дымка был уже на ногах. Он наверстывал потерянное время. Он улегся на землю и заснул так крепко, что даже солнце, глядевшее сквозь липкие молодые листья, не смогло разбудить его. Только вздрагивавшее порой ухо показывало, что жеребенок жив.
Весь день его было не видно, не слышно. Изредка он вставал пососать и тотчас же снова врастяжку ложился на теплую землю. Только на другое утро он снова почувствовал себя маленьким диким конем.
Таким сильным он никогда не был еще. Он видел теперь гораздо дальше, чем прежде: мог оглядеть половину пространства, которое охватывала взглядом его мать. Она первая увидела табун лошадей, идущих на водопой. Дымка услышал, как она заржала, и удивился, почему она ржет: ведь он был рядом с нею и некого было ей звать. Но скоро до его слуха донесся топот, он повернул уши на звук и через миг увидел лошадей. Он даже вздрогнул — так все они были похожи на мать.
Мать ожидала приближения табуна, навостривши уши, едва передние увидали Дымку, все взволновались, сгрудились вокруг, чтобы рассмотреть и приветствовать новенького сосуна. И тут мать прижала уши к голове. Это было предупреждение — никто не подходи слишком близко!
При виде стольких родичей у Дымки затряслись колени, он, робея, приткнулся к материнскому боку, но голову вытянул как только мог, чтобы разглядеть их получше. По блеску его глаз было видно, что он рад неожиданной встрече. Он потерся ноздрями с чужим стригуном, который был посмелее других и подошел совсем близко, а когда мать куснула стригуна, Дымке и самому захотелось потешиться, и он тоже щипнул его.
Первое знакомство отняло не меньше часа, и мать все время стояла на страже. Она не столько боялась, что кто-нибудь обидит ее Дымку, сколько хотела с самого начала показать, что это ее жеребенок и что всякий обидчик будет иметь дело с нею.
Все ревновали его и дрались между собою за то, чтобы идти рядом, не спорили только с его матерью, потому что все признавали за ней это право. Молодым и старым кобылам, стригунам и старым коням — всем хотелось бежать бок о бок с Дымкой, играть с ним, заботиться о нем. Но старый гнедой верховой конь, который был вожаком табуна, показал им, что он, и никто другой, будет телохранителем Дымки. Он рассыпал удары копыт, посадил несколько шишек на ребра, оставил следы зубов на гладких шкурах, окинул взглядом стадо и, убедившись, что место за ним, не спеша и щипля траву, двинулся к Дымке и к Дымкиной матери.
В табуне, кроме Дымки, было еще три сосуна, и всякий раз, когда один из них появлялся на свет, этот конь отгонял всех других лошадей и занимал почетное место. Сейчас самым младшим был Дымка, и снова старый гнедой настоял на своем праве. Жеребец весь был покрыт шрамами, на спине у него были следы седла, — когда-то он был прекрасной ковбойской лошадью. Теперь он доживал свой век и был свободен от работы. Выбирать хорошие пастбища на зиму, тенистые места и самую нежную зеленую траву летом — вот все, что ему оставалось в жизни. А весной его главной утехой были маленькие сосуны.
Дымкина мать была молода, по крайней мере лет на десять моложе гнедого, но гнедой по сравнению с ней казался жеребенком, когда дело доходило до игры. Когда Дымка играл с нею, брыкал или кусал ее, она не отвечала ему и только порою осаживала его, если он заходил слишком далеко. Она любила Дымку всем сердцем, и главной ее заботой было иметь довольно молока, чтобы Дымка не захирел. Ей некогда было играть.
Дымка быстро сдружился со старым конем, и скоро уже Дымка лягал его, а гнедой легонько, осторожно покусывал его, потом пускался бежать, и жеребенок рад был гнать громадного конягу из конца в конец прерии.
Дымкина мать поглядывала на них, но никогда не вмешивалась в их игру. Только когда Дымка прибегал к ней уставший или голодный, она прижимала к голове уши, предупреждая гнедого, чтобы он держался в стороне.
Несколько дней прошло, прежде чем старый конь стал подпускать к Дымке других лошадей. Сперва старик пробовал отгонять их, но это был напрасный труд, потому что он не мог удержать на месте Дымку. Ему оставалась только смотреть, чтобы его никто не обидел. Но никому и на ум не приходило обижать жеребенка, похоже было на то, что Дымка сам задирал всех встречных.
