Пес, который говорил с богами - Джессап Дайана (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗

— Не знаю. Я никогда раньше не видела такой тощей собаки. — Она не стала упоминать, как пес смотрел на нее.

Дед кивнул:

— Можно спросить в лаборатории, если тебе интересно.

Элизабет вырастили два медика — после того как ушла ее мать. Оставила ребенка и мужа, и с тех пор от нее не было ни единой весточки. Элизабет в ту пору исполнилось шесть, и Билл переехал к ним. Двое мужчин старались как могли, сообразуя интересы своих карьер с нуждами ребенка: Элизабет росла веселой смышленой девочкой, старалась всем угодить и в интеллектуальной атмосфере дома чувствовала себя естественно. Ни отец, ни дедушка даже не думали предостерегать ее от привязанности к подопытному животному. Им это просто не приходило в голову.

Дамиан был молод, крепок и выздоравливал довольно быстро, если учитывать всю тяжесть его состояния. К вечеру второго дня, когда Севилл вставил ему питательную трубку, пес попытался ее сжевать. На третий день он жадно лакал жидкую овсянку и даже пытался подняться на ноги. К концу недели он уже вставал, шатаясь от слабости, если к нему приближался врач в белом халате. Он смотрел на темноволосого мужчину, не отводя глаз, без всякой симпатии, но и не агрессивно — как и раньше. Человек приходил один, стоял, положив руку на дверцу клетки, и они скептически разглядывали друг друга. Затем, к облегчению пса, человек пожимал плечами и уходил, не рискуя трогать его.

Потом пришли незнакомые люди, и Дамиана перевезли в другую комнату. Он оказался в ряду из двадцати изолированных клеток, каждая три фута в ширину и шесть в длину. Металлические стены, дверцы и потолки из металлических прутьев. Пол — решетка из нержавеющей стали в шести дюймах от дна клетки. Люди ушли, а он остался стоять, покачиваясь от слабости и уставясь на сияющие стенки своей клетки. Дамиан уже с трудом мог припомнить время, когда был на воле, в холодном темном лесу. Начал забывать сырой аромат мха, опавших листьев, острую, восхитительную свежесть горной реки и одурманивающий запах мелких грызунов. От такой резкой смены образа жизни ему становилось не по себе. Вздыхая, он сворачивался клубком у дальней стенки, отчаявшись устроиться поудобнее на этой проклятой металлической решетке.

Он лежал и смотрел по сторонам, поднимая и опуская брови. Мысли его путались. На этих стальных неудобных прутьях он чувствовал себя брошенным и опустошенным, а люди только усиливали в нем подозрительность. Воспоминания о человеческой ласке стерлись из его памяти. С тех пор как он потерялся, Дамиан не знал ни ободряющих поглаживаний, ни слов похвалы, ему была незнакома жажда одобрения. Люди швыряли в него камни и палки, стреляли в него, обижали всякий раз, когда он с ними встречался. Будь он меньше, он бы сжимался от ужаса, рычал и кусался, обороняясь. Но голос его крови, гены бульдога запрещали нападать на человека только ради того, чтобы защитить себя.

Снаружи просачивался бледный свет раннего зимнего утра, к полудню за окном поднималось холодное, яркое солнце или собирались тяжелые серые облака, пахнущие сыростью. Закат в конце дня сиял неистово или едва тлел, а затем наступала холодная тьма. Каждую ночь лунный свет струился с ледяного чистого неба или пробивался сквозь бреши в тяжелых серых тучах, которые плыли высоко над землей в величавом молчании, неторопливо пересекая небо. Но в изолированных камерах, в железном мире, где пес сидел на карантине, длился вечный полдень искусственного света, там не было ни утра, ни вечера, ни ночи, ни тени.

Приближались шаги — неважно, чьи, — их сопровождало крещендо собачьего лая. Звуки одновременно очаровывали и тревожили Дамиана. Появление людей нарушало тоскливую монотонность существования, но в то же время страшило его. Опыт жизни в лесу и все, что случилось с ним после, убеждали его, что люди приходят лишь затем, чтобы напугать или сделать больно. Могучий, но тихий голос, идущий из глубины его натуры прирученного зверя, упорно нашептывал, что он принадлежит этим людям и должен им как-то служить. Но голос опыта был громче и требовал избегать человеческих рук любой ценой.

Те двое мужчин с трубкой больше не приходили. Вместо них дважды в день являлась женщина и ставила миску с едой, едва взглянув на него. Время от времени заглядывал Хоффман, опускался на колени, улыбался и тыкал в него пальцем, но пес лежал неподвижно, свернувшись у дальней стенки. Дамиан больше не доверял этому человеку.

Был и еще один посетитель, который навещал его почти каждый день — приближался неуверенной походкой и этим сильно отличался от других людей, приходивших только по делу. Девушка. Она не подходила к клетке, держась на почтительном расстоянии от дверцы и не делая никаких движений в его сторону. Поначалу ее визиты тревожили его — он ждал, что она будет что-нибудь с ним делать. Поэтому лежал, в напряженном ожидании уставившись на металлическую стенку в дюйме от своего носа и желая, чтобы она поскорее ушла. Спустя некоторое время, поняв, что у нее нет дурных намерений, он стал смотреть на нее, затем поднимать голову, заслышав ее шаги. Невольно проснулось любопытство. Девушка просто стояла и некоторое время смотрела — хмуро, озадаченно, — затем уходила, оставляя его лежать и ждать неизвестно чего.

На тридцатый день карантин закончился, и его перевели во внутренний двор, где на клетке висела табличка:

Он был в абсолютно новом месте, в новой клетке, и лай здесь стоял оглушающий. Он недоуменно огляделся. Клетка была другая. Стенки по-прежнему из нержавеющей стали, но пол и дверца теперь из сцепленных колец. Режим остался почти таким же. Всю ночь пес лежал в тусклом флуоресцентном свете, слушая гомон двух сотен скучающих собак. В пять утра приходили уборщики, и следующие три часа были наполнены криками, влажным паром, шипением воды из шлангов, резким запахом дезинфектантов, неприятными звуками радио и пронзительным лаем обитателей клеток.

После уборки животные снова оставались ждать. Люди приходили и уходили, останавливаясь на минуту, чтобы взглянуть на таблички, собак выводили и возвращали в клетки. Каждый пес был счастлив увидеть человека около своей двери. Но не Дамиан.

Вечером уборка повторялась — те же звуки, шипение воды, гвалт, музыка. Под конец лаборанты насыпали круглые шарики собачьего корма через воронку в каждую клетку, уходили, оставив включенным свет, и снова наступала ночь.

Дэвид Флетчер никогда бы не употребил слово «инстинкт» применительно к человеку, но именно это слово приходило на ум Элизабет всякий раз, когда она размышляла, почему ей не хочется говорить о странной собаке с Биллом и Дэйвом. Узнав, что пес выжил, она искренне изумилась и теперь с большим интересом наблюдала за его выздоровлением. Не будет никакого вреда, думала она, если просто навещать его время от времени. Пес, в свою очередь, узнавал ее, но не более того — он оставался таким же загадочным. Он набрал вес, и стало понятно, что с ним все будет в порядке. Элизабет собиралась прекратить свои посещения.

Прошла неделя. За ней другая, и еще одна. Никто не докучал полосатому питбулю. Из-за его спокойствия, твердости и зловещей морды ученые и лаборанты проходили мимо его клетки в поисках собак, казавшихся более покладистыми. Он привык к заведенному распорядку, к людям, к девушке. Та приходила каждый день, стояла перед клеткой и тихо с ним разговаривала. Она не позволяла себе лишнего, никогда не приказывала, ничего не требовала — просто беседовала с ним мягко и спокойно. Он не отвечал на ее дружелюбие, потому что она ничего для него не значила, но с любопытством разглядывал ее лицо, пока она не уходила. От прочих отличало ее только то, что в ее присутствии он не чувствовал беспокойства. Через несколько недель он уже ощущал внутри странную пустоту, когда она уходила. Изредка, глядя на ее удаляющуюся спину, он чуть слышно скулил, но звук тонул в водовороте шума и гомона.