Урок - Богат Евгений Михайлович (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
— Какой капитан? — вырвалось у меня.
— Не перебивайте, пожалуйста. Дойдет очередь и до него. Ну вот. Меня это обижало не потому, что я все это ужасно люблю, а потому, что он не оценил моего порыва. И потом мы часто из-за этого ссорились. Ссорились в шутку, но и не в шутку. Потом, — уточнила она, — когда машину нашли. Он по-прежнему не верил, что я библиотеку обменяла бы на «Жигули». Но не верил не потому — это я по-настоящему тоже потом поняла, — что во мне сомневался, а потому, что сомневался вообще, что это возможно. И я решила ему доказать. — Она рассмеялась и стала опять похожа на девочку. — Чаю хотите?
— Нет. Что же вы решили ему доказать?
— Доказать, что подобный обмен совершенно реальная вещь. Думаете, когда дед умер, мало было желающих поживиться? Я в конце концов сообразила, что к чему. Хотя по-настоящему поняла это лишь сейчас. Те были менее откровенны…
— А зачем вам нужно было это доказывать мужу?
— Ну… чтобы он меня больше уважал. — Она чуть покраснела и вдруг совершенно чистосердечно открыла: —Чтобы он не очень задавался с этими «Жигулями», которые у него сто лет! У меня не меньшая ценность.
Теперь я ее понял.
— И вы доказали?
— Да, я договорилась об обмене этой библиотеки на «Ладу», это даже лучше, чем «Жигули», экспортное исполнение.
— С кем договорились?
— Вот с этим капитаном. Точнее — с бывшим капитаном торгового флота. Теперь он на пенсии. Он никогда и не сидел-то за рулем «Лады». Были лишние деньги, купил. Говорит, думал в старости поколесить с женой по стране. А жена умерла… Осталась «Лада». — Она как-то горько, совсем по-взрослому, усмехнулась.
Мы помолчали.
— Помогите мне, — вдруг жалобно попросила она.
— Чем же я могу вам помочь?
— Получилось нескладно. Мы с мужем заключили пари. Он утверждал, что обмен невозможен, а я говорила, что легко осуществим. Вот мы и заключили самое настоящее пари на ценные вещи: он — мне, если я выиграю, я — ему, если выиграет он. И я дала объявление, которое вы читали. Мне позвонил, я тотчас же по голосу поняла, немолодой человек, потом, когда мы познакомились, оказалось, что он бывший капитан торгового флота. Никогда не подумаешь, что капитан. Какой-то с виду будничный, обыкновенный. Похож немного на моего деда. Он рассказал о себе, о том, что мечтал всю жизнь о двух вещах: поколесить по стране с женой и почитать Диккенса за городом, на даче, чтобы не мешал никто… У нас Диккенс, конечно, есть. Он не кинулся к книгам, как вы. А сидел, пил чай, рассказывал, потом походил вдоль шкафов, посмотрел и попросил меня, чтобы вся эта библиотека осталась в нашем доме еще на год или на два, пока он дачку какую-то достроит, а то сейчас некуда все это перевозить, он живет тесновато, с дочерью и внуками. «А „Ладу“, — говорит, — я вам дам хоть сегодня, новая — и десяти километров не набегала. И место на стоянке отдам. А книги, — повторила она, — заберу к себе через год или два. Сейчас, если разрешите, буду пользоваться ими, вроде как в библиотеке, — уносить и возвращать». Ну вот… Вы мне помогите, пожалуйста.
— Чем я могу помочь вам? — спросил я, но уже и сам догадался, чего она от меня хочет.
— Понимаете, когда я задумала этот обмен на пари, казалось, что все будет иначе. Договоримся, муж удостоверится, я выиграю, а потом объявлю, что передумала. Может же человек передумать! Выпьем вина, посидим и разойдемся по-человечески. С ним это невозможно. Он не поймет. Он из тех людей, которые, наверное, никогда не меняли решений. И потом это его доверие: машину — сейчас, а библиотеку к себе — когда-нибудь. Ведь подумайте: за два года мало ли что может измениться, он старый ведь, может и умереть. А это не что-нибудь, а «Лада»!.. Ну, вы не автомобилист, это чувствуется. Но у вас тоже хорошая библиотека…
— И вы хотите, чтобы я морально выручил вас, обменял ее на «Ладу»?
— Но вы же сами говорили, что этот вариант для вас возможен!
— Я обманул вас. Он невозможен для меня.
— Ну конечно, — тут она обиделась по-настоящему, — я-то из тех людей, которых можно обманывать…
Я поднялся, опять подошел к шкафам.
Я подошел к шкафу, который был заполнен изданиями древнеримских классиков. Целых две полки занимал Цицерон.
— Дед ваш любил Цицерона?
— Мой дед вообще был удивительным человеком, — резко ответила она. — Но лучше сейчас поговорим о капитане. Что же мне теперь делать?
— Подарите ему Диккенса. Или Цицерона.
— Перестаньте шутить! К тому же он и не возьмет.
— Расскажите ему все как есть.
— Не хватит духу. Ведь он еще раз у меня был. С тортом. Сидел, опять пили чай. Он снова рассказывал о себе и радовался тому, что совершил такой удачный, такой замечательный обмен. Он говорил, что уже позвонил строителю, который занимается его дачкой, чтобы соорудили для книг много-много полок, и говорил, как ему будет хорошо с этими книгами. Он говорил, что видел почти весь мир, а вот читать было некогда, а сейчас, несмотря ни на что, у него будет хорошая старость. Это его дословное выражение: «хорошая старость». «У меня, — говорит, — будет „хорошая старость“ — воспоминания и книги, книги и воспоминания». И вот я ему завтра открываю все как есть…
Надо было уходить, но оторваться от библиотеки я не мог, опять подошел к шкафам, мне попался на этот раз один из томов «Истории нравов», живописно повествующий об экзотике разных веков и народов. Я углубился и забыл обо всем.
Ее голос вывел меня из забытья.
— Раритет? — четко, по-деловому осведомилась она.
— Нет, — ответил я, — но тоже редкость…
4
Я вышел из старого дома и ступил на палубу корабля. Ее чуть покачивало. Вокруг клубился туман. Я повернул голову и увидел рядом с собой человека — его большое, массивное лицо было настолько рельефным и резким, что даже в тумане отчетливо вырисовывались все черты и морщины. И я его узнал. Это был Цицерон.
— Нам теперь надо поговорить, — обратился он ко мне отлично поставленным голосом оратора, — о нравственной красоте. Рассмотрим вопрос об уважении к людям, и, так сказать, об украшениях жизни — о воздержанности, об умеренности, о всяческом успокоении душевных треволнений и о соблюдении меры во всем… Положение это содержит то, что по-латыни можно назвать…
Он перешел на латынь, я перестал его понимать и лишь наслаждался голосом и медью мертвого и вечно живого слога.
— Однако, — расстался он наконец с латынью, — мы рассматриваем это положение долее, чем нужно. Суть его в том, что умеренность, скромность, самообладание и воздержанность неотделимы от нравственно-прекрасного. Надо пользоваться благоразумно словом и делом, по-гречески это называется…
Он перешел на древнегреческий, и я опять перестал его понимать.
Ветер усилился, я поднял голову, чтобы посмотреть, выдержат ли паруса, и увидел, что стою перед собственным домом.
5
Через неделю у метро на рекламном щите появилось объявление:
«Роскошная библиотека с редкостями, раритетами; суперраритетами, изданиями Новиковской типографии и полным собранием сойкинского Дюма обменивается на дачу… Тел… …Марину».
Стоя перед этим объявлением, я вдруг подумал о том, что можно было бы написать его и более выразительно, с «магнетической» силой воздействия. Ну хотя бы в стиле начала века…
«Невероятное стало возможным благодаря моей библиотеке. Заставьте полюбить себя мировую культуру. Овладейте ее непокорными вершинами — источниками вечного блаженства…»
«Параллельные места»
Был, помню, у нас в литературном объединении «Строитель» сорокалетний прораб Степан Соловьев. Лирические стихи, господствовавшие вечерами на наших занятиях, он выслушивал с едким выражением подвижного, не по летам морщинистого лица, на котором явственно было написано чапаевское «наплевать и забыть», затем читал что-нибудь на редкость конкретное и беспощадное — о простоях механизмов или о рухнувшем по вине монтажников перекрытии, — и прицельные эти ямбы часто становились фольклором стройки. Особенно Соловьев славился умением рифмовать фамилии руководящих работников треста, различных СМУ и СУ с наименованиями материалов, которых недоставало по их вине, или видов непомерно затянувшихся работ. О занятной этой подробности я упоминаю лишь затем, чтобы показать: сатирик-прораб отнюдь не был лукавым царедворцем.
