Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Парамонов Борис Михайлович (чтение книг TXT) 📗
Буквальность осуществления является характерной чертой русской истории. Эта идея не нова. "Русский романтизм так отличается от иностранных романтизмов, что он всякую мысль, как бы она ни была дика или смешна, доводит до самых крайних граней, и при том на деле... Мысль у нас не может еще как-то разъединиться с жизнью", - писал Аполлон Григорьев. Вячеслав Иванов утверждал эту особенность "русской идеи" все с тем же романтизмом: "ее потребность идти во всем с неумолимо-ясною последовательностью до конца и до края, ее нравственно-практический строй ..., ненавидящий противоречие между сознанием и действием". Рассказывая в 1916 году о русских сектах, Бердяев чувствовал в них одно из проявлений "русской жажды претворить литературу в жизнь, культуры - в бытие". Еще полвека спустя Юрий Лотман писал: "Просвещение, которое на Западе означало изменение строя мыслей общества, в России стремилось к перемене типа поведения".
Идеальный символ становился телесным знаком, - продолжает Александр Эткинд. - Утопия осуществлялась как императив; философия - как политика; метафора как реальность; идея - как тело.
Эта русская память толкает Эткинда к чему-то вроде бунта против авторитетов:
После Мишеля Фуко значение биографии и психологии автора стало модным скорее отрицать, чем подчеркивать. ... Но и тут существуют реальности разного уровня. Биография есть текст особого рода, и он имеет определенные привилегии по отношению к текстам литературы. (Необходимость исследовать гипотетические точки пересечения между литературными текстами и историческими биографиями) ведет за границы текста. ... Презумпция интертекстуальности не означает отрицание реальности вне текста. ... Если слова воплощаются в жизнь, то конечной станцией этого пути является плоть - человеческое тело.
Слава Богу, наш автор вернулся к делу - к телу. Но, повторяю, книгу стало труднее читать, она утратила некую необходимую линейность построения, разворачивается спотыкливо. Переполнилась отступлениями не лирическими, а методологическими. И возобладавшее в конце концов решение: опровергнуть семиотических кумиров русским материалом, никак не укладывающимся, именно дискредитирующим новейшие методологии проведено в сущности завуалированно. Эткинд как бы хочет забыть специальность, отказаться от решений, даваемых классическим психоанализом, - решениями подчас простейшими, экономичнейшими, то есть вернейшими. Ноблес оближ: надо же продемонстрировать академическую выучку, знакомство со всеми этими Лаканами - тогда как классик подчас неоправданно забывается. И я скажу дальше, какая тема и трактовка найденного им материала была Эткиндом пренебрежена - не к улучшению его книги
Основной сюжет книги Эткинда, который все же вычленился из тумана семиотических рассуждений о тексте и затекстовых пространствах,- метафизика и практика коллективного тела. Но сделаем тут перерыв - переведем дух. Сокотал дух, как говорил переоткрытый Эткиндом Пимен Карпов.
Почему вообще сюжет скопчества оказывается первостепенно значимым для продвинутого понимания России? Потому что он выводит к теме коммунизма, составляющей последнее основание пресловутой русской идеи: большевицкий коммунизм - не случайный эпизод в тысячелетней истории России, а, так сказать, момент истины в ней - истины о ней, о России. Знание Маркса такой истине не поможет, говорил Бердяев, и правильно говорил. Коммунистический русский инстинкт на какое-то время мог получить в марксизме модную культурную мотивировку, но он потому и инстинкт, что таится в глубинах, недоступных внешним культурным воэдействиям. Другое дело русская культура, сама в этих инстинктах укорененная. Как ни захлебывайся ненавистью к Марксу, со скопчеством и хлыстовством его все же не увязать; а того же Бердяева - можно.
Как же видит - устанавливает - эту связь Александр Эткинд?
Кастрация - вершинная победа культуры над природой... И потому оскопление - предельная метафора, выражающая абсолютную победу общества, власти, культуры над отдельным человеком с его полом, личностью и любовью. ...Оскопление связывало человека с общиной так сильно, как это не может сделать никакая зависимость экономической или идеологической природы. Зависимость от общины всегда наталкивается на силу половой любви - любви к личности, а не общине. Кастрация разрубает эту проблему... Кастрация закрывает для партнера и открывает для коллектива. Кастрация делает коммунизм возможным и необходимым.
Как говорил Иван Бабичев: я не говорю - я высекаю мои слова на мраморе. То же самое можно сказать о процитированных словах Эткинда.
И еще одно принципиальное высказывание автора о соотношении коммунизма с русским сектантством:
На фоне русского сектантства с его изощренными техниками интеграции тел, коммунистические проекты кажутся робкими, недодуманными и недоделанными. Вожди революции не могли дать последователям и малой части того, чего достигали хлысты в своих конспиративных общинах; не только делать, но и мечтать о подобном человеку письменной культуры затруднительно. Дойдя до семьи, секса и быта, русская революция оказалась беспомощной и ретроградной; ее предшественницы, русские секты, были куда изобретательнее. Расширяя диапазон возможного, опыт русского сектантства должен быть оценен по достоинству.
Возникает соблазн сказать, что марксизм скорее во благо присутствовал в русской революции: западный его рационалистический чекан уберег Россию от горших испытаний в отечественном ключе. В исторической ретроспективе Маркс кажется предпочтительней Кондрата Селиванова - основателя секты скопцов.
Заметим, однако, что речь у автора уже не о скопцах, а о русском сектантстве вообще; вспомним, что книга Александра Эткинда называется "Хлыст". Хлысты - главные его герои. Скопчество, при всей его последней истинности и мистической глубине, оставалось все же явлением маргинальным. Скопчество, говоря по Канту, - регулятивная идея коммунизма как окончательной победы над личностью, предельная метафора, как говорит Эткинд. А хлыстовство было движением весьма широким и более репрезентативно являющим практику вот этой самой интеграции тел, методику образования коллективного тела. Хлыстовские радения - вихревое движение, экстатический групповой хоровод - уже как бы являли это коллективное тело. Вот как подытоживает автор обе сектантские практики:
