Заветными тропами славянских племен - Демин Валерий Никитич (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
Страстный призыв Хомякова был обращен не только к настоящему, но также к обозримому или же далекому будущему:
Стремление к единству и совместным действиям постепенно набирало силу. Лучшие умы в разных странах и в разобщенной славянской диаспоре приложили немало усилий для организационного оформления тех предложений, которые раньше осмеливались высказывать только на словах. В предгрозовое лето 1848 года, в самый канун общеевропейской революции, в Праге собрался 1-й Славянский съезд, который заканчивался уже под грохот баррикадных боев. Сам факт состоявшегося съезда, представительное присутствие многих идеологов славянского единства и принятые документы стали важнейшей вехой в консолидации панславистских сил. В подготовке, проведении съезда и написании его манифеста активное участие принял знаменитый деятель русского и мирового революционного движения Михаил Александрович Бакунин (1814–1876) (рис. 111), ставший одним из вождей вспыхнувшего во время съезда восстания. Выступая на одном из заседаний, он призывал «положить начало новой славянской жизни, провозгласить и утвердить единство всех славянских племен, соединенных в одно нераздельно и великое политическое тело». В принятом же на съезде Манифесте, тотчас же вызвавшем бурный гнев австрийских властей, в частности, говорилось:
«Славянский съезд в Праге есть явление новое как для Европы, так и для самих славян. Впервые с тех пор, как о нас упоминает история, сошлись мы, разрозненные члены великого племени в большом числе из далеких краев, дабы, сознав в себе братьев, мирно обсудить свои общие дела. И мы поняли друг друга не только нашим прекрасным языком, на котором говорят восемьдесят миллионов, но и созвучным биением сердец наших и сходством наших душевных стремлений. Правда и прямота, руководившие всеми нашими действиями, побудили нас высказать перед Богом и перед людьми то, чего мы хотели и какими принципами руководствовались в наших действиях.
Народы романские и германские, некогда прославившиеся в Европе как могучие завоеватели, тысячу лет тому назад силою меча не только добились своей независимости, но и сумели всемерно обеспечить свое господство. Их государственное искусство, основывавшееся преимущественно на праве сильного, предоставляло свободу только высшим сословиям, управляло посредством привилегий, народу же оставляли одни лишь обязанности; только в новейшее время силе общественного мнения, носящегося подобно духу Божию над всеми землями, удалось разорвать все оковы феодализма и снова вернуть людям неотъемлемые права человека и гражданина. Напротив, среди славян, у которых любовь к свободе искони была тем горячее, чем слабее проявлялась у них охота к господству и завоеваниям, у которых тяга к независимости всегда препятствовала образованию высшей центральной власти, одно племя за другим с течением времени попадало в состояние зависимости. С помощью политики, давно уже осужденной по заслугам в глазах всего мира, напоследок лишен был и героический польский народ, наши благородные братья, своего государственного существования. Казалось, что весь великий славянский мир всюду очутился в порабощении, добровольные холопы которого не преминули отрицать за ним даже способность к свободе. Однако эта нелепая выдумка в конечном счете исчезает перед словом Божиим, говорящим сердцу каждого из нас в глубоких переворотах нашего времени. Дух, наконец, добился победы; чары старого заклятия разрушены; тысячелетнее здание, установленное и поддерживаемое грубою силою в союзе с хитростью и коварством, рассыпается в прах на наших глазах; свежий дух жизни, веющий по широким нивам, творит новый мир; свободное слово и свободное дело стали, наконец, реальностью.
Теперь поднял голову и давно притеснявшийся славянин, он сбрасывает с себя иго насилия и мощным голосом требует своего старого достояния — свободы. Сильный численностью, еще более сильный своей волей и новообретенным братским единомыслием своих племен, он тем не менее остается верен своим прирожденным свойствам и заветам своих отцов: он не хочет ни господства, ни захватов, но требует свободы как для себя, так и для каждого; требует, чтобы она была повсюду, без изъятия, признана святейшим правом человека. Поэтому мы, славяне, отвергаем и ненавидим всякое господство грубой силы, нарушающей законы; отвергаем всякие привилегии и преимущества, а также политические разделения сословий; желаем безусловного равенства перед законом и равной меры прав и обязанностей для каждого; там, где между миллионами родится хоть один порабощенный, действительная свобода не существует. Итак, свобода, равенство и братство всех граждан государства остаются, как тысячу лет назад, так и теперь нашим девизом…»
Менее радикально (но не менее воодушевленно!) звучали речи других делегатов. И все же на общем фоне особенно выделялось выступление прославленного чешского и словацкого историка, философа-просветителя и политического деятеля Франтишека Палацкого (1798–1876) (рис. 112):
«Славяне! Братья! Кто из нас не проследил печальным взором нашего грустного прошедшего? И кто не видит также, что все, перенесенное нами, произошло от нашего невежества и роковой раздробленности, разделявшей братьев от братьев? Новая эра наступила для мира; иго, под которым стонали народы, пало; теперь мы можем громко высказать все, о чем мы думали долгие годы, можем и высказать, и осуществить то, чего требуют наши интересы…»
С тех пор проведение всеславянских съездов вошло в традицию. Так, в 1867 году удалось провести Славянский съезд в России, приурочив его к Всероссийской этнографической выставке в Москве. И хотя результаты данной общеславянской встречи не были столь впечатляющи в сравнении с предыдущей, все же и здесь наметилось несомненное продвижение вперед. О том далеком московском событии на сегодня самым запоминающимся осталось стихотворное приветствие Федора Тютчева (рис. 113):
В общем хоре бурного восторга по поводу вероятного славянского объединения одиноко звучал голос мыслителя-славянофила консервативной ориентации — Константина Николаевича Леонтьева (1831–1891) (рис. 114). Горячо любя славянскую историю и культуру — особенно в их православном аспекте, — он тем не менее скептически высказывался по поводу возможного государственного объединения славян. «Что такое славизм?» — спрашивал Леонтьев себя и читателей, к которым обращался. И тотчас же сам констатировал: «Ответа нет!».
