Россия и русские в современном мире - Нарочницкая Наталия Алексеевна (читаем книги бесплатно TXT) 📗
И столь же достоверен фильм в той части, когда речь идет об источниках резкого обогащения Запада в результате ограбления Византии.
До сих пор недооценивается масштаб вывезенных из Византии и затем из Южной Америки в период Конкисты богатств, сопоставимых с многовековыми трудами поколений.
Это для многих неудобная правда. И не только на Западе, но и среди наших отечественных либералов-западников.
Два тысячелетия христианства не породили в западном сознании универсализма, свойственного столь разным размышлениям В. Соловьева и А. Хомякова. В мировой европоцентристской общественной мысли только титаны западноевропейского Возрождения и Просвещения представлены выразителями и двигателями общечеловеческого начала. Но они исполнены нигилизма ко всему неевропейскому. Архетипическое пренебрежение к «восточным варварам», перенесенное на соперничающий образ в христианской истории (Византию и ее наследников), питало идеологию не только в период натиска на Восток Священной Римской империи. Мыслители Возрождения, когда речь заходила о сопернике, также теряли «вселенский» подход. Гуманист и поэт Франческа Петрарка, поздравляя «Дожа и Совет Генуи» после очередного разграбления Византии купцами-пиратами, высказывает свое удовлетворение погромом «лукавых малодушных гречишек», выражая пожелания, чтобы «позорная их империя и гнездо заблуждений были выкорчеваны генуэзцами через возмездие, не к добру затянутое всем католическим народом». У него можно обнаружить и некоторые настроения, вовсе неприличные для «столпа» общечеловеческих ценностей: Петрарка выражает отвращение к «скифским мордам, наводнившим его родной город» — христианам-славянам, проданным турками в рабство. Можно было бы счесть расизм гуманиста и лирика случайным проявлением сугубо личных склонностей, однако в эпоху Просвещения И.Г. Гердер, представитель немецкого идеализма, вскользь — всегда вскользь(!) — пишет об «омерзительной византийской истории». Гегель, венчая западноевропейскую философскую мысль, в своей «Философии истории» наделяет лишь Запад правом «свободно творить в мире на основе субъективного сознания», не найдя кроме него «всемирно-исторических народов».
Если не враждебность, то равнодушие к иным культурам, незнание культурного наследия внутри самого христианства пронизывают западноевропейское историческое мышление и сегодня.
Еще более раздражающе действует на постсоветских западников то, что фильм весьма убедительно рассказывает о роли Запада в крушении Византийской империи. И во время грозы над Византией, христианской сестрой, и сегодня по отношению к сербам, — разве не одно и то же повторяется: хотите покровительства, идите в подчинение? Почти дьявольское искусительство: «Видишь царствие сие, поклонись. И будет все твое.»
Россия должна знать, что Византия — наша праматерь. А потому правда о величии и причинах упадка должна быть нам дана во всем объеме не только ради праздного любопытства.
Ведь даже признанный знаток всемирной истории А. Тойнби прямо признавал, что Россия чужда Западу не из-за мнимых экспансионистских устремлений. «Русские навлекли на себя враждебное отношение Запада из-за своей упрямой приверженности чуждой цивилизации, и вплоть до самой большевистской революции 1917 года этой русской „варварской отметиной“ была Византийская цивилизация восточно-православного христианства», — признает Тойнби, который и опровергает «бытующее на Западе понятие, что Россия — агрессор».
Отрицание Западом пути России связано с разным отношением к сути христианства — преодолению искушения хлебом и властью и заповедям Блаженств. Разное понимание человека и Божественного замысла о нем на земле проявило разные толкования свободы — «от чего» на Западе, «для чего» в России.
Именно в этом источник дилеммы «Россия — Запад», которую неслучайно не обошли вниманием все крупные умы прошлого. А разве сегодня можно решить очевидную задачу всесторонней модернизации России и полноценного, равноправного участия в современном мировом историческом процессе без самоопределения по отношению к целям и ценностям бытия, собственной и мировой истории? Попытка вовлечения России в глобальный проект униформации мира под знаменем «вселенской», одинаковой для всех либеральной демократии уж слишком напомнила драму России при столкновении с первой универсалистской идеей ХХ века — марксизмом.
Трудно избавиться от впечатления, что и истерика по поводу фильма прикрывает на самом деле панический страх перед самой мыслью о морально санкционированной дискуссии о месте России в мире. Но разве сверка с историческим компасом не назрела? Разве осуществление эффективной внутренней и внешней стратегии возможно без определения исторических целей и контекста?
Критики фильма не способны на серьезную дискуссию и предпочитают цепляться к деталям. На самом деле они боятся дискурса в широких историко-философских категориях. Но без этого не нащупать исторический проект, связующий прошлое, настоящее и будущее, связующий Россию и мир, не найти согласия по таким животрепещущим вопросам, как: Кто мы? «Европа» ли? Да и что такое Европа — вчера, сегодня, завтра? Камо грядеши? Нужна ли нам модернизация, хотим ли продолжить себя в ней? Что есть демократия и что есть сегодняшний либерализм? Связка этих, вовсе не обязательно парных, категорий нам навязывается как священная корова, что довольно абсурдно для термина Аристотеля и Полибия.
Исторически жизнеспособная национальная государственность во все времена, и тем более в эру глобализации не может быть основана опять, как это было в 1917-м, на заимствованных идеологических схемах и абстрактных планетарных идеях. Она должна опираться на воплощенный в праве (соответствующем своей эпохе) органический строй народной жизни. Эксперименты ХХ века слишком очевидно продемонстрировали: для России одинаково губительны как самоизоляция, так и насильственное обезличение; как самонадеянное противопоставление себя миру, так и раболепное эпигонство.
Фильм побуждает задуматься о России и о мiре, ведь человеку имманентно присуще побуждение обрести равновесие между индивидуальным и всеобщим, между национальным и универсальным, это и дает импульс к развитию, к той самой модернизации без утраты смыслообразующего ядра самого побуждения к историческому творчеству нации.
В дискуссии об историческом проекте России в мире неизбежно встает перед нами опять дилемма «Россия и Европа», которую не обошли вниманием самые крупные русские умы прошлого. Исполинская размерами, куда более равнодушная, чем Запад, к земному и парадоксально выносливая в посылаемых ей испытаниях и нашествиях с Востока и Запада, Россия принадлежала к тому же духовному наследию, но явила иной исторический опыт. Она и добродетельствовала и грешила всегда по-своему, а заимствуя что-то у Запада, преобразовывала это до неузнаваемости.
На всем протяжении превращения Московии в Российскую империю, а в ХХ веке в коммунистический СССР, этот феномен, независимо от наличия реальных противоречий, вызывал заинтересованную ревность особого характера, присущую лишь разошедшимся членам одной семьи.
И даже когда Россия превратилась из православной в коммунистическую державу, она осталась империей и родила нечто, далекое от ортодоксального марксизма. Арнольд Тойнби убежден, что коммунизм — это оружие западного происхождения и «в российской традиции не существовало даже предпосылок к тому, чтобы там могли изобрести коммунизм самостоятельно». Но именно применение коммунизма на русской православной почве, в той самой соперничавшей ойкумене, сделало его в глазах Запада куда более опасным, на определенное время, идейным оружием, чем любой гипотетический коммунистический эксперимент на самом Западе.
Так дилемма «Россия и Европа» органично вошла в новую «великую схизму» эпохи постмодерна на фоне колоссально возросшей роли финансовых интересов и ненасытной жизнедеятельности за пределами своих государств. В этом дискурсе бедой российской элиты в 1990-е годы являлось не отсутствие интеллектуального потенциала, а мировоззренческая нищета, ангажированность в проект «глобального управления», пренебрежение к духовно-историческому наследию России, безрелигиозное и космополитическое, европоцентристское видение мира, как идущего к единому одномерному образцу. Для постсоветского либерального сознания, оторванного образованием и идеологией не только от преемственной русской православной культуры, но и от подлинной западноевропейской культуры, стократно верно определение С. Булгакова несложненькой философии истории среднего русского образованца: «Вначале было варварство, а затем воссияла цивилизация, то есть просветительство, материализм, атеизм.», права человека, гражданское общество.
