Другие цвета (сборник) - Памук Орхан (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt, fb2) 📗
Конечно, это верно лишь отчасти, потому что я писал роман не для того, чтобы воссоздать город: я хотел перенести на Каре мое собственное восприятие города, его атмосферу и проблемы, которые я сам вообразил… А часть романа связана с образом снега, о котором я годами мечтал, когда думал об этом романе… Мне нужно было, чтобы в будущем романе все время шел снег, а город, в котором бы развивалось действие, был бы немного оторван от остальной Турции… Мои воспоминания о первой поездке в Каре, двадцать пять лет назад, напомнили мне о холоде города, а его легендарные, снежные зимы навели меня на мысль, что действие моего романа может развиваться здесь. Поэтому, закончив «Меня зовут красный», я приехал в Каре с журналистским удостоверением в кармане, выданным мне газетой «Сабах» («Утро»): ради красоты и снега этого города… Ведь я верил, что историю, которую я вообразил, мне лучше всего удастся показать здесь. Я намеревался не собирать истории, которые мне могли рассказать в Карсе, не выслушивать рассказы о людских бедах и счастье, которые бы мне нашептал город, а прежде всего воссоздать здесь придуманную мной историю.
Думаю, что поступил весьма разумно, что с первого дня приехал в Каре. Я очень полюбил этот город… Его провинциальную атмосферу и чувство того, что об этом городе мир совершенно забыл, его старые, изнуренные, чудесные здания, широкие проспекты, построенные русскими… Именно поэтому я с самого начала с такой страстью слушал других людей и их истории. С маленьким диктофоном или видеокамерой я ходил по городу: по трущобам и офисам партийных ячеек, по петушиным боям и в приемную губернатора, по маленьким газетным редакциям и чайным, и повсюду разговаривал с людьми. Я сделал записей в диктофоне примерно на 25–30 часов. Фотографировал все подряд своим старым, примитивным фотоаппаратом. Помню, как в первый свой приезд носился по улицам, чтобы успеть посмотреть все, что запланировал (а за мной гражданская полиция). Каждый раз, приезжая в город, я приходил по утрам в чайную «Единство» и быстро набрасывал мысли, пришедшие в голову… Несмотря на все это, на то, что собирал весь этот «материал» (не люблю это слово), мне удалось рассказать не о моих впечатлениях от Карса и его жителей, а только историю, которую я задумал.
Прежде всего, из-за снега, который уже не такой, как был раньше, когда Каре был красивым, богатым и счастливым городом… Богачи, торговавшие с Россией до и после образования Советского Союза, любившие кататься на коньках по льду реки Каре или на санях и ходить в театр, теперь давно исчезли, не выпадает теперь и такой снег, как прежде. Теперь в Карсе не так много снега, как раньше.
Политические катаклизмы, описанные в романе, а также бедность и безысходность, от которых страдает вся Турция, здесь не воспринимаются с такой силой… А если и воспринимаются, то все уже давно про них забыли: улицы города внушают мне именно такое чувство. Но я могу ошибаться.
Еще одно впечатление может оказаться фальшивым: жизнь и люди здесь гораздо скромнее… Я вижу, что люди, которых я встречаю, когда иду по улице, и с которыми разговариваю в кофейнях, намного проще и чище, чем люди, о которых я рассказываю в своих романах. Может быть, это впечатление мне навевает повседневная жизнь и заурядность каждого ее мгновения. И наверное, если в это время кто-нибудь покончит с собой или убьет кого-нибудь прямо в той кофейне, где я сижу в полусне, я все равно буду думать, что в жизни все заурядно…
Во второй половине 1970-х годов Каре пережил период исключительного насилия. Жестокое давление со стороны властей и спецслужб повлияло на историю города. В середине 90-х годов в город с гор пытались проникнуть курдские сепаратисты. Но, несмотря на все это (а может, из-за всего этого), мне кажется почти неприличным разговаривать здесь о жестоких действиях властей и политических невзгодах..
Когда художник, который посвятил всю свою жизнь рисованию одного дерева, в один прекрасный день, сумев нарисовать это дерево интересно и необычно, сумев выразить его на своем художественном языке, повернется в творческом экстазе, чтобы взглянуть на него еще раз, он почувствует поражение и предательство… Вот это я и почувствовал сегодня, когда шел по улицам Карса. Но я пойду еще, чувствуя одиночество, глубину и оторванность от мира, которые все еще вселяют в меня улицы города…
26 февраля, понедельник
Я опять в чайной «Единство», где пишу с раннего утра. Ко мне подходит пожилой человек; я называю его пожилым, а он, может быть, не намного старше меня. Он крупный, во-рту сигарета, в кепке, в сером пиджаке, с вьющимися волосами, здоровый на вид.
— Ты опять приехал? — спрашивает он меня.
Я встаю и пожимаю ему руку.
— Да, приехал, — отвечаю я с улыбкой.
Он берет со стенной вешалки свое пальто. А я отворачиваюсь к этой заметке, к своей тетради. Выходя с пальто в руках, он громко говорит — так, чтобы я слышал: «Напиши, сколько простым служащим платят, давай напиши! Напиши еще, сколько в Карсе уголь стоит!»
Пока он это говорит, мальчик-официант открыл заслонку печи и щипцами перемешивает уголь. Цены на уголь — всегда одна из главных проблем, на которую все жалуются, когда я прихожу в какую-нибудь чайную в Карсе, включаю диктофон и вокруг меня собираются люди… Это свидетельствует о том, как воспринимают меня люди, пока я хожу с диктофоном по городу. Мало кто знает, что я — писатель, а те, кто знает, не в курсе, что я пишу роман, который происходит в Карсе. Когда я представляюсь журналистом, сразу спрашивают: «А из какой вы газеты?» Или: «Я видел тебя по телевизору! Пиши журналист, пиши!»
Не обращая внимания на то, слышу я его или нет, кто-то говорит: «Вон, пишет — он же журналист». — «Что он пишет?» — спрашивает другой. По утрам в чайной «Единство» почти никого нет… Чуть подальше от меня, за другим столиком, около восьми часов началась партия в карты… А за другим столиком человек на вид лет сорока сам себе гадает на картах. Два пенсионера сидят за третьим столиком друг напротив друга и беседуют, наблюдая за ним. Тот, что гадает себе, на мгновение поднимает голову от карт и произносит ругательство в адрес премьер-министра Эджевита. Эта ругань связана с дурацким правительственным кризисом, произошедшим неделю назад, когда премьер-министр Эджевит выступил по телевидению с рядом обвинений в адрес президента, что привело к обвалу биржи и падению стоимости турецкой валюты. В это время кто-то за соседним столиком высказывает свои комментарии происходящего. Двенадцать мужчин в кофейне (я пересчитал их, незаметно глядя на них) собираются вокруг печи, на расстоянии трех шагов от того места, где я сижу. Усталые, безжизненные шутки и остроты. Я то и дело слышу, как звучат слова «утром, рано утром». «Не говори этого так рано утром, не делай этого так рано утром!» Печь нагревается, и мне в лицо ударяет приятное тепло… Сейчас в чайной «Единство» наступила тишина. В это время дверь открывается и заходит кто-то еще. «Доброе утро, друзья! Доброе утро, удачи вам», — говорит он, потому что за соседним столом началась игра. Времени — восемь тридцать. Впереди еще целый зимний день, который надо чем-то заполнить. Входит разносчик пирожков: «Пирожки, кому пирожки!» Почему мне так нравится сидеть в чайных Карса, особенно в чайной «Единство»? (Опять заходит разносчик пирожков с большим подносом на голове.) Наверное, потому, что по утрам мне здесь хорошо работается. Когда я иду по утрам по широким, холодным, ветреным и безлюдным улицам Карса, я чувствую, что могу писать обо всем, что могу писать не останавливаясь, что меня трогает и волнует все, что я вижу, и обо всем, что меня волнует, я могу написать. Календарь на стене. Портрет Ататюрка. Включенный телевизор, которому только что выключили звук (дай бог, чтобы премьер-министр и президент сумели прийти к соглашению на встрече, трансляцию которой прервали посередине), невероятно изношенные стулья, печная труба, игральные карты, грязные стены, черный-пречерный от грязи пол…
Позже приходит Мануэль со своей камерой, и мы отправляемся на прогулку по самому красивому месту в Карсе — улицам квартала Юсуф-паша… Начальная школа имени Исмета Инёню — очень красивое здание, сохранившееся со времен русских. Сверху, из открытого окна, доносится громкий, злой, грубый крик учителя, ругающего учеников. «Пошли зайдем, пофотографируем?» — «А если выгонят?» — «Может, тебя узнают», — говорит Мануэль.
