Опасный возраст - Хмелевская Иоанна (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗

— Четыре тысячи триста лир, — ответила баба.

Я пересчитала на датские кроны — недорого, достала деньги.

Баба на меня посмотрела, Святители Господни, как посмотрела!.. С безграничным отвращением и омерзением беспредельным — одним взглядом втоптала меня в грязь, изничтожила!

— Могу отдать и за четыре, — добавила она презрительно.

Я оторопела. Заколебалась было, не впихнуть ли ей эти триста лир насильно — что она себе воображает, не за подаянием же я пришла!..

И тут меня осенило: Езус-Мария, ведь они же торгуются!!! Продать без торговли — свинство, позор, не заработок важен, а удовольствие, а тут я, восточная дикарка, воспитанная на универмагах и потребительских кооперативах, отнимаю у них все удовольствие, плачу без слова, сколько ни запросят, будто последняя свинья!!!..

Я покраснела изнутри и снаружи, заплатила четыре тысячи и сбежала, не выказав даже раскаяния. Ничего другого не оставалось, как помериться силами на другом поприще и снова высоко поднять штандарт национальной чести, и, пожалуй, мне это вполне удалось.

Макаронники стараются охмурить всех и вся без разбору, я об этом уже упоминала. И причину я уразумела. Для них вовсе не имеет значения, кто я: восемнадцатилетняя красавица или старушка в инвалидной коляске, важно лишь одно: я туристка. Путешествия стоят дорого, следовательно, у туристов есть деньги. Закадрить туристку — прямая финансовая выгода.

Они даже особенно не навязывались, если в течение получаса человек не реагировал на заигрывания, они не настаивали и оставляли в покое. Мое положение усложнилось тем, что в Таормине не встречали поляков, на шведку я не походила, и они принимали меня за немку.

— Tedeska? — спрашивали с доброжелательным любопытством.

Я заводилась с ходу.

— Non tedeska! Polacca! [16]— орала я яростно.

Вот беседа и началась. А уж после, хочешь не хочешь, приходилось выпутываться из истории.

Один макаронный субъект заупрямился. Влюбился, видите ли, совсем обалдел, приставал и приставал, предлагая тысячи развлечений, обещал показать Таормину by night, поездку по морю, дьявол разберет, что еще. Я отказывалась решительно — тип вовсе не моего романа. Среднего роста, пузатый, этакий крепыш, обросший рыжей щетиной, не нравился мне, и все тут. Вопрос вкуса. Он упорствовал и дошел до ужасного самопожертвования: если соглашусь пойти по кабакам, за него платить не придется.

Меня и это не тронуло. На следующий день он совсем разнуздался — финансирует уже все развлечения, в том числе и мои. Такие святотатственные слова с трудом процедил, давился ими, как сырой картошкой, но обязательство принял.

Я по-прежнему не реагировала должным образом и не ценила оказанной чести. Дело происходило на пляже — только здесь имел возможность меня застать, нигде больше с ним не встречалась, я сидела в шезлонге, он рядом на моем полотенце. Когда я снова отказалась, он с презрением заявил;

— Non abbiate temperamento in Polonia [17].

Ах ты!.. Ну, я тебе покажу! Сидит рыжая скотина на моем полотенце, и еще оскорбления, я тебе, псяк-рев, покажу temperamento in Polonia!..

Я вскочила с шезлонга, какое вскочила — взвилась. Топая ногами, я на всех возможных языках выкрикивала оскорбления, какие только пришли на ум.

— Non voglio una passaggiata in more! — орала я на весь пляж. — Non voglio Taormina by night! Non voglio amore con te!!! [18]

Закончила я литанию на тему, чего я от него не хочу, презрительным выкриком «Пошел вон, сопляк!!!», от коего эхо прокатилось, думается, до Африки. Мертвая тишина воцарилась на пляже во время спектакля, все морды со всех заливчиков повернулись в нашу сторону, обожатель наконец оскорбился. Сообщил, что я non gentila [19], и удалился. Оскорбился он даже не на скандал, скандал, возможно, ему понравился, но скандал был публичный, и вся Таормина узнала, что он не имел успеха.

В довершение всего я оперировала любимым польским словом, которое не цитирую, сознаюсь, итальянцы могли понять это слово по-разному. Возможно, их заинтересовало, о чем таком кривом шла речь, в любом случае это не походило на рекламу.

Лавры я пожинала колоссальные и патриотизм продемонстрировала. Полпляжа прилетело ко мне с пламенной улыбкой на морде, трясли мне руку и восклицали с великим признанием:

— Temperamento polonico — temperamento siciliano! [20]

Вот как спасается честь Отечества!

Значительно хуже обстояло дело с другим поклонником. Врач-педиатр, маленький, хромой, но ужасно симпатичный, увы, кроме внешности имел еще один недостаток — умопомрачительно смердел козлом. Козла мне, правда, нюхать не доводилось, но запах несомненно был козлиный. Когда он возил меня на машине по всему острову, приходилось постоянно опускать все стекла, а за столиком садиться так, чтобы ветер дул в его сторону.

Он тоже влюбился насмерть и, когда я уезжала, заливался слезами. На память презентовал мне четыре кило плодов опунции. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь пробовал плоды опунции, поэтому опишу их. По форме похожи на киви, но крупнее, красные или желтые, мякоть сладкая, сочная, с маленькими зернышками, но не в этом дело. Сверху плоды покрыты кустиками микроскопических иголочек, Боже упаси взять их голыми руками. Конец песне: невидимые иголки потом приходится выковыривать с лупой целыми неделями. Есть плоды полагается на тарелке вилкой и ножом, сперва освободив их от колючей кожицы.

Такой подарок я получила потому, что мы то и дело говорили про кактусы. С глубоким волнением через двадцать пять лет, второй раз в жизни, я увидела в рыночных рядах плоды лотоса. Четверть века назад, во время оккупации, такие плоды однажды привез мой отец, непонятно откуда, я пребывала в безграничном восхищении. Похожие на помидоры, сладкие, сочные, без косточки, с терпкой кожицей, которую тоже можно съесть, — я была в полном упоении и запомнила их на всю жизнь, мечтала о том, чтобы еще раз попробовать этакое чудо. И вот наткнулась на них в Таормине, больше нигде не встречала, якобы этот lotus или lothus (слово так и не собралась проверить) — тоже какой-то вид кактуса. В итоге, значит, всевозможные плоды кактусов сопровождали меня всю жизнь.

Заплаканный поклонник одарил меня опунциями в последнюю минуту, и кулек я довезла до Копенгагена. В полете отличилась небывалой географической эрудицией, мы летели днем, над облаками, и вдруг я увидела вздымавшиеся из облаков идеально правильные пирамиды— Я задумалась: как же их построили? На такой высоте столь совершенные геометрические фигуры и на чем же они установлены?.. Потом сообразила: летели мы над Альпами и рассматривала я горные вершины.

Опунцию я притащила в мастерскую, и все коллеги по очереди умоляли меня подарить им еще хоть парочку: ждут гостей, а развлечение с этими плодами просто отличное. Я охотно раздавала — четыре килограмма таки много.

Там же, в Таормине, в гостинице «Минерва», я открыла в себе ужасающий изъян: вредный, угнетающий и… не поддающийся искоренению. Выяснилось, что я не способна украсть. Кошмар! Я вовсе не шучу, до сих пор не могу себе простить. В гостинице на столиках расставляли пепельницы небывалой красоты, а пунктик на пепельницах уже захватил меня с потрохами, из чего эти пепельницы сделаны, представляла — нечто подобное Люцина привезла из Канады, керамика с металлом, индейские изделия, глину смешивали с какими-то рудами, и получалась прелесть. Страстно и неудержимо мне хотелось похитить хотя бы одну из них. Взять и украсть. Мне никто не мешал, гостиница после завтрака пустела, вокруг ни души, а я торчала у столика, на котором высилась целая башня вожделенных изделий, перебирала пепельницы, где-то под ложечкой подсасывало. Пепельницы дешевые, сопру одну и оставлю большие чаевые. И шиш: руку парализовало, стояла столб столбом без толку, пожалуй, с четверть часа. Удалилась без трофея, тяжко переживая собственную бездарность и запоздалые претензии к семейству за идиотское воспитание.