Братья. История масонства в России - Мацих Леонид (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
ГАЛИНА: Она мне напоминает такие церкви, которые в городах русских старинных. Архитектра в ней такая строгая, нет пышности большой, мне кажется.
А. ДУРНОВО: Правильный ответ на мой вопрос дала лишь Марианна. Она знала, как связан Храм Федора Студита с семьей великого русского полководца.
МАРИАННА: Там поместье Суворова…где родился Суворов, там сейчас посольство. А это их фамильная церковь Феодора Студина, давняя-давняя.
А. ДУРНОВО: В общем, маленькое уютное здание надежно спряталось от посторонних глаз. Зато многие прохожие сделали для себя открытие. На Большой Никитской две церкви — в одной венчался великий русский поэт, в другой жил и молился не менее великий русский полководец.
Н. АСАДОВА: Скажите мне, пожалуйста, за что же Суворов так полюбил эту церковь?
Л. МАЦИХ: По двум причинам. Во-первых, она была маленькая и уютная, а он не любил больших храмов питерского стиля. Он любил церковь московскую, старорусскую, уютность, намоленный воздух. Он там пел на клиросе. Кроме того, церковь Федора Студина, ему еще тем нравилась, что она, действительно, была строгая. Федор Студит известен в истории христианства тем, что написал самый строгий в православии монастырский устав, а Суворов был человек строгий к себе. И послаблений себе не давал. И у него практически житье было абсолютно монашеское. Он сам на себя взял такие аскетические обеты. И здесь очень все совпало — и церковь ему нравилась, и жил он недалеко, и Федор Студит, святой, покровительствующий этой церкви, очень соответствовал его внутреннему духу и пониманию того, что есть религия.
Н. АСАДОВА: По тем же соображениям, из соображений аскетизма он ходил босиком в церковь? Я представляю себе эту картину, когда дворянин и генерал босиком…
Л. МАЦИХ: Да… И по разному ходил. Он иной раз ходил даже хлеще, чем босиком — одна нога обута в сапог, а вторая в туфле. Раненая. Он ходил и в исподнем. И по лагерю своему на биваке он ходил в исподнем, ужасая офицеров и умиляя солдат. Видите ли, тут был момент сознательного эпатажа — поскольку я юродивый, чего взять с меня? А так же, как и прыжки и кукарекание петухом. А, кроме того, он закалялся. Он же обливался холодной водой, колодезной, пять раз в день! Только в ситуациях, когда воду нужно было экономить, как в южных походах, три раза в день. Это единственное послабление он себе делал. В этом смысле у него была своя система, как и везде. Но поскольку система воинская давала явственные результаты, то там никто не решался возражать, по принципу, сформулированному Екатериной, «победителей не судят». А вот его внутренняя жизнь была скрыта от всех. А вероятно такой жесткий устав, им самим для себя учрежденный, он помогал ему бороться, может быть, с очень мощными, сильными плотскими страстями и соблазнами. Он их таким образом побеждал.
Н. АСАДОВА: Идеалистический вопрос нам задает Артур из Москвы: «Масонство — это гуманизм?» Вот я, например, позволю себе усомниться, потому что Кутузов был военачальником. Война с гуманизмом имеет не очень много общего — это и насилие, жестокие убийства, это покорение. Я говорю сейчас о Суворове.
Л. МАЦИХ: Ну, что вам сказать? Вы правы. Масонство, да, это гуманизм. В смысле, что человек есть мера всех вещей.
Н. АСАДОВА: Хорошо. А каким образом тогда масоны относились к армии, к войне, к жестокости?
Л. МАЦИХ: Как к суровой необходимости, ибо отечество надо защищать. Мы как-нибудь поговорим по поводу того, что заповедь «Не убий» переведена абсолютно неверно. Нет такой заповеди!
Н. АСАДОВА: Это откровение.
Л. МАЦИХ: Да, да. Под Новый год хочу сделать подарок нашим слушателям и сказать, что да, есть совершенно иной перевод, гораздо более адекватный.
Н. АСАДОВА: Может, вы поделитесь?
Л. МАЦИХ: Потом, потом. В будущем году. Надо же сохранить интригу.
Н. АСАДОВА: Вам сейчас никто не поверит.
Л. МАЦИХ: Вот именно. Тогда уж в будущем году я выступлю как Санта Клаус, как Дед Мороз из Великого Устюга. Так вот, если возвращаться к серьезным сюжетам…
Н. АСАДОВА: Куда уж более серьезный…
Л. МАЦИХ: … война и армия это вещи необходимые. Есть ханжество, есть некий такой идеализм, прекраснодушие говорить, что вот, люди когда-нибудь перестанут убивать… Этого никогда не произойдет, к сожалению. Это в человеческой природе. Поэтому следует готовиться к этому. На войне как на войне — то-то должен быть побежден. И для Суворова было однозначно, что побежден должен быть не он, не его войска, и не возлюбленное отечество, не Россия.
Н. АСАДОВА: Но ведь он допускал очень жестокие расправы со своими врагами.
Л. МАЦИХ: Расправ он не допускал! Воевал он, как все воюют. Солдаты стреляли, кололи и рубили — а как иначе можно воевать? Но он не допускал лишнего пролития крови. Он был гуманен к пленным, он пресекал мародерство. Это все зафиксировано в военных реляциях. Он говорил: солдат не разбойник. Он даже, может быть, делал вещи, которые другой бы и не сделал. Скажем, он французам, которых он взял в швейцарском походе в плен, он их кормил, хотя сама армия, его чудо-богатыри голодали. И сдал их потом наполеоновскому генералу Масена. Вот такой он был человек. Он не допускал расправ, но война есть война. Это вещь жестокая. Единственный случай, когда его можно, пожалуй, в чем-то упрекнуть — это в том, что он не остановил резню в предместье Варшавы, когда там русские войска подавляли восстание конфедератов. Но он их рассматривал как изменников, он их рассматривал как предателей. Они изменили долгу, они давали присягу, и поэтому он считал, что здесь, как он сам писал, «никакого пардона никому быть не должно». Он их рассматривал как бунтовщиков, хуже чем Пугачев, поскольку Пугачев мужик, а эти дворяне. А как же дворянская честь? И здесь он проявил жесткость, да. Шесть тысяч человек были убиты. И потом переговоры он вел прямо на ратном поле, приказав не хоронить трупы. Но это оказало мощное деморализующее влияние, потом все сложили оружие. Тем самым он уберег и еще множество жизней, может быть, куда больше, чем погибли. Он не делал сознательных расправ, он не был никогда карателем. Он был воином в высшем смысле этого слова! Он не был полицейским, и он не был держимордой. В этом смысле ему не в чем себя упрекать.
Н. АСАДОВА: А как Суворов, будучи набожным человеком, сам относился к этим кровопролитиям?
Л. МАЦИХ: По разному. Он любил славу, и в чем признавался. Он говорил в предсмертных беседах с духовником своим о том, что «…на самом деле от всех житейских соблазнов с легкостью отрекся я, но я всегда очень любил славу». Славолюбие его было беспримерным! Ради славы он мог пожертвовать и жизнью ближнего. Это он понимал. Причем, не только неприятеля, но и своих обожаемых чудо-богатырей, солдат, которые его обожали и шли за ним в огонь и воду. Он сказал художнику Меллеру, который писал портрет его буквально за год-полтора до его смерти, о том, что «…я лил кровь ручьями». Так он сказал про себя. Ручьями он крови не лил, но он воевал. И относился к этому как к необходимости защиты отечества. То есть, без ханжества.
Н. АСАДОВА: Вот вы начали говорить про художника Меллера, который писал Суворова перед его смертью. Была там такая фраза, сказанная Суворовым, известная, про «внутренний червь»…
