«Я просто применяю здравый смысл к общеизвестным фактам» — 2 - Сагамори Яшико (читать книги онлайн полностью без сокращений .txt) 📗
Один из таких эпизодов произошел ранним летним утром, еще до восхода солнца, когда я, уже не помню зачем, должен был поехать куда-то вместе с одним знакомым, у которого была машина. Я ждал его, как было условлено, у касс Аэрофлота. Он опаздывал. У меня от скуки и недосыпа слипались глаза. Улицы вокруг были совершенно пусты, не считая маленькой группы людей на углу в конце квартала. Судя по тому, как они были одеты, и по огромным мешкам у них на плечах, это были азербайджанские колхозники, направлявшиеся на рынок. Они стояли тесным кругом, сосредоточенно глядя на что-то находившееся или происходившее у их ног. Они напоминали людей, глазеющих на жертву несчастного случая в ожидании скорой помощи.
Огюст Роден, «Граждане города Кале»
Никакого несчастного случая, насколько я знал, не произошло. Я решил взглянуть, на что они смотрят. Они не обратили на меня ни малейшего внимания. Они были полностью поглощены действием, разворачивающимся перед ними на тротуаре. Они наблюдали за ним в благоговейном молчании. Из грубые крестьянские лица были серьезны и спокойны и, казалось, озарены внутренним светом, вроде того, который удается порой подглядеть на лице человека, читающего любимую книгу, которую он читал много раз, но несколько лет почему-то не трогал. Он знает наперед все, что произойдет, но это ничуть не мешает ему наслаждаться процессом. Я никогда в жизни не присутствовал при казни, но мне кажется, что у тех, кому это довелось, могло быть похожее выражение лица: сложное сочетание трагичности происходящего, физического отвращения к неизбежным деталям, и, поверх всего, сознание неотвратимой справедливости того, что сейчас произойдет.
В центре их тесного круга, бросая испуганные взгляды на зевак, торопливо сношались две бродячие собаки.
Несколько мгновений после того, как собаки наконец оторвались друг от друга и разбежались, колхозники продолжали неподвижно, безмолвно смотреть на опустевшую сцену. Внутренний свет медленно испарялся с их небритых лиц. Один из них пошевелился, и группа ожила. Не нарушая молчания, они взглянули друг другу в лицо, и я прочитал в их глазах глубину взаимного понимания, которая могла возникнуть только в результате совместно пережитого потрясения. Когда колхозники пришли наконец в движение и из круг стал распадаться, они напомнили мне скульптуру Родена «Граждане города Кале».
Этот эпизод всплыл в моей памяти, когда я увидел фотографию группы мусульман, предающих сожжению датский флаг. Они были так же неподвижны и так же поглощены происходящим, как те колхозники много лет назад. В обоих случаях, мусульмане, лишенные возможности отведать настоящего счастья, были вынуждены довольствоваться заменителем.
Азербайджанские крестьяне, в соответствии с законами и обычаями ислама, были лишены нормальной половой жизни до такой степени, что они, скорее всего, даже не подозревали, что нормальная половая жизнь в принципе возможна. Недаром ведь все, что нам представляется нормальным в области секса, является с их точки зрения грязным развратом, в то время, как мы выражаем вежливое недоумение, когда нам напоминают о распространенной среди них зоо— и педофилии.
Людей же, жгущих датский флаг, жестокая судьба лишила возможности умыть руки кровью врагов, что, в соответствии с теми же самыми законами и обычаями ислама, является из священным правом и, в то же время, священной обязанностью, как служба в армии согласно сталинской конституции. В обоих случаях заменитель был остро необходим, но совершенно недостаточен.
Мусульмане, жгущие датский флаг
Разница между этими двумя группами людей состоит, главным образом, в том, что у колхозников не было ни малейшей надежды, что их мечты — о чем бы они там ни мечтали — когда-либо сбудутся. У людей, жгущих флаги, в отличие от колхозников, есть совершенно реальные шансы на успех.
Реакция западной прессы на нынешний припадок мусульманского негодования исполнена сочувствия к негодующим еще в большей степени, чем во время недавних мусульманских бунтов во Франции. Согласно «New York Times», французские беспорядки были вызваны неспособностью Франции ассимилировать иммигрантов.
Будучи иммигрантом, я считаю себя вправе ответить. Меня в Соединенные Штаты никто не приглашал. Я в вечном долгу перед этой страной за то, что она меня приняла и обращалась со мной в соответствии с теми же законами, которые распространяются на всех ее жителей. Я ассимилировался ровно настолько, насколько это меня устраивало, ни больше, ни меньше. Я никогда не думал, что на Америке лежит обязанность ассимилировать меня. Скажу вам больше, я бы никогда не поехал в страну, которая могла бы попытаться это сделать. Меня уже пытался ассимилировать Советский Союз, и ничего хорошего их этого не вышло ни для меня, ни для него.
Многие из моих друзей — тоже иммигранты, ассимилировавшиеся кто лучше, а кто и хуже, чем я. Например, одна моя знакомая китаянка, умудрилась прожить в Америке 20 лет, ни разу не сходив в итальянский ресторан. Однажды я решил восполнить этот пробел и пригласил ее на ланч. Оказалось, что она незнакома с названиями самых обычных блюд. В частности, она думала, что «пицца» — это имя компании, как, например, «Te Amo». Больше всего ее удивило, что вся эта иностранная еда оказалась, по большей части, съедобной. Ее неспособность к ассимиляции была причиной массы сложных проблем. И тем не менее, я уверен, что ни при каких обстоятельствах она не попыталась бы решать свои проблемы посредством поджога автомобилей. Почему? Просто потому что она — не мусульманка.
Образцы кроманьонской живописи
Предлог, под которым мусульмане взбесились на этот раз выглядит почти разумно по сравнению с «неспособностью к ассимиляции». Сколько раз вы слышали, что любое изображение Магомета считается у них оскорбительным для их безукоризненно мирной религии? Представьте себе, что это — еще одна бесстыжая мусульманская ложь.
У меня на письменном столе лежит «The Legacy of Jihad» («Наследие джихада») доктора Андрю Бостома. Ее обложка украшена репродукцией картины, изображающей первый акт геноцида в истории ислама — уничтожение мусульманами евреев Медины. В верхнем левом углу ее — лже-пророк, в сопровождении своего (если я не ошибаюсь) племянника Али и их безликих жен. Никакого сомнения в том, что автором картины был мусульманин, нет и быть не может. Сей образчик мировой живописи был создан в XIX веке. Тем не менее, первое, что бросается в глаза, это полное невежество автора относительно законов перспективы и технических приемов, которыми европейские художники того времени пользовались в течение многих веков. Огонь на этой картине выглядит, как фанерный макет какого-то растения, а для того, чтобы разобрать, кто их жертв уже лежит на земле, а кто еще стоит, требуется усилие.
Иными словами, этот шедевр мусульманского искусства далеко уступает как по форме, так и по содержанию наскальной живописи кроманьонцев, созданной за 30 тысяч лет до Магомета. Тем не менее, оно правдиво, хотя и удручающе безыскусно описывает один из многих эпизодов геноцида, из которых состоит вся история ислама, и неутолимую жажду убийства, которая составляет его сущность. Я не слышал, что мусульмане когда-либо возражали против этого изображения своего лже-пророка, хотя выглядит он на ней так, словно страдает от жестокого запора.
В принципе, я не верю, что кто-либо — будь то отдельно взятая личность или любых размеров коллектив — заслуживает большего уважения, чем он, она или они проявляют по отношению к окружающим. Когда мусульманский так называемый мир проявил хоть какое-то уважение к тому, что лежит за его пределами? За всю свою историю — никогда. Хотя, по правде говоря, вопрос этот не так-то прост, потому что среди мусульман уважение равнозначно страху и рабскому подчинению, а каждый квадратный метр этого самого мира был отнят у его законных владельцев в ходе непрекращающегося вот уже 14 веков джихада.
