Полное собрание сочинений. Том 1. 1893–1894 - Ленин (Ульянов) Владимир Ильич (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt) 📗
Мы замечаем, что % переселенцев среди четвертных {59} крестьян, которые имели право отчуждать свою землю, был значительно выше, чем среди бывших государственных крестьян с общинным землевладением: именно, в Раненбургском уезде (Рязанской губ.) процент переселенцев среди первых – 17 %, среди вторых – 9 %. В Данковском уезде среди первых – 12 %, среди вторых – 5 %. Отчего происходит эта разница? Один конкретный пример пояснит это:
«В 1881 г. маленькая община из 5 домохозяев, бывших крепостных Григорова, переселилась из деревни Бигильдино, Данковского уезда. Свою землю, 30 дес, она продала богатому крестьянину за 1500 руб. Дома переселенцам нечем было существовать, и большинство из них были годовыми рабочими» («Сборник стат. свед.», ч. II, с. 115, 247). По данным г. Григорьева («Переселения крестьян Рязанской губ.»), 300 рублей – такова цена среднего крестьянского участка в 6 дес. – достаточно для того, чтобы крестьянская семья могла завести земледельческое хозяйство в южной Сибири. Таким образом, совершенно разорившийся крестьянин имел бы возможность, продав свой участок общинной земли, сделаться земледельцем в новой стране. Благоговение перед священными обычаями предков едва ли бы могло устоять перед таким искушением, не будь противодействующего вмешательства всемилостивейшей бюрократии.
Меня, конечно, обвинят в пессимизме, как обвиняли недавно за мои взгляды на переселение крестьян («Северный Вестник», 1892, № 5, ст. Богдановского). Рассуждают обыкновенно приблизительно таким образом: допустим, что дело представлено в точном соответствии с жизнью, какова она есть в действительности, но вредные последствия (переселений) обязаны своим появлением ненормальным условиям крестьянства, а при нормальных условиях возражения (против переселений) «не имели бы силы». К несчастью, однако, эти действительно «ненормальные» условия развиваются самопроизвольно, а создание «нормальных» условий не во власти благожелателей крестьянства» (назв. соч., стр. 137) {60}.
Не подлежит никакому сомнению, что в общем и среднем 24 типические хозяйства выше поуездного типа крестьянского хозяйства. Но если мы вместо этих фиктивных средних возьмем экономические разряды, то получим возможность сравнения.
Мы видим, что батраки в типичных хозяйствах несколько ниже хозяев без рабочего скота, но очень близко подходят к ним. Бедные хозяева очень близко подходят к владельцам 1 штуки рабочего скота (если скота меньше на 0,2: – у бедных 2,8, у однолошадных 3, – то зато земли всей и надельной и арендованной несколько больше – 12,6 дес. против 10,7). Средние хозяева очень немногим выше хозяев с 2–3 штуками рабочего скота (у них скота немногим больше; земли несколько меньше), а зажиточные хозяева подходят к имеющим 4 и больше штуки рабочего скота, будучи немногим ниже их. Мы вправе, следовательно, сделать тот вывод, что всего по уезду имеется не менее 0,1 хозяев, ведущих правильное, доходное земледельческое хозяйство и не нуждающихся в сторонних заработках. (Доход этот – важно заметить – выражается в деньгах и, следовательно, предполагает торговый характер земледелия.) Ведут они хозяйство в значительной мере при помощи наемных рабочих: не менее Ц части дворов держат постоянных батраков, а сколько еще берут временных поденщиков – неизвестно. Затем в уезде более половины хозяев бедных (до 0,6: безлошадные и однолошадные, 26 % + 31,3 % = 57,3 %), ведущих прямо-таки убыточное хозяйство, следовательно, разоряющихся, подвергающихся постоянной и неуклонной экспроприации. Они вынуждены продавать свою рабочую силу, причем около 1/4 части крестьян живет уже гораздо более наемным трудом, чем земледелием. Остальные крестьяне – средние, кое-как ведущие земельное хозяйство с постоянными дефицитами, с добавлением сторонних заработков, лишенные, следовательно, мало-мальской хозяйственной устойчивости.
Я нарочно с такой подробностью остановился на этих данных, чтобы показать, в каком извращенном виде представлена действительность г-ном Кривенко. Недолго думая, берет он общие средние и оперирует с ними: понятно, получается не только фикция, а прямая фальшь. Мы видели, например, что один зажиточный крестьянин (из типических бюджетов) своим чистым доходом (+ 197,34) покрывает дефициты девяти бедных дворов (– 21,38x9 = – 192,42), так что 10 % богатых крестьян в уезде не только покроют дефициты 57 % бедноты, но и дадут некоторый избыток. И г. Кривенко, получая из среднего бюджета по 24 хозяйствам такой избыток в 44,14 руб. – а без кредита и недоимок 15,97 руб. – говорит поэтому просто об «упадке» хозяев средних и стоящих ниже среднего. На деле же об упадке можно говорить только разве применительно к среднему крестьянству [88], а по отношению к массе бедноты мы видим уже прямую экспроприацию, сопровождающуюся притом концентрацией средств производства в руках меньшинства, владеющего сравнительно крупными и прочно стоящими хозяйствами.
Игнорирование этого последнего обстоятельства помешало автору подметить еще следующую, очень интересную черту этих бюджетов: они равным образом доказывают, что разложение крестьянства создает внутренний рынок. С одной стороны, от высшей группы к низшей растет значение дохода от промыслов (6,5 % – 18,8 % – 23,6 % всего бюджета у зажиточных, средних и бедных) – т. е. главным образом от продажи рабочей силы. С другой стороны, от низших групп к высшим растет товарный (даже более: буржуазный, как мы видели) характер земледелия, растет процент отчуждаемого хлеба: доход от земледелия по разрядам у всех хозяев: а) Знаменатель показывает денежную часть дохода [89], составляющую 45,9 %—28,3 %—25,4 % от высшего разряда к низшему.
Мы опять-таки наглядно видим тут, как средства производства, от которых отделяются экспроприируемые крестьяне, превращаются в капитал.
Понятно, что г. Кривенко из использованного – или, вернее, изуродованного – таким образом материала не мог сделать правильных выводов. Описавши со слов одного новгородского крестьянина, его соседа по железнодорожному вагону, денежный характер крестьянского хозяйства тех мест, он вынужден сделать тот справедливый вывод, что именно эта обстановка, обстановка товарного хозяйства «вырабатывает» «особые способности», порождает одну заботу: «дешевле снять (сенокос)», «дороже продать» (стр. 156) [90]. Эта обстановка служит «школой», «пробуждающей (верно!) и изощряющей коммерческие дарования». «Открываются таланты, из которых выходят Колупаевы, Деруновы и прочих наименований живоглоты [91], а простодушные и простоватые отстают, опускаются, разоряются и переходят в батраки» (156 стр.).
Данные по губернии, поставленной совсем в иные условия, – земледельческой (Воронежской) – приводят к таким же выводам. Казалось бы, дело довольно ясное: отчетливо обрисовывается система товарного хозяйства, как основной фон экономики страны вообще и «общинного» «крестьянства» в частности, обрисовывается и тот факт, что это товарное хозяйство и именно оно раскалывает «народ» и «крестьянство» на пролетариат (разоряются, переходят в батраки) и буржуазию (живоглоты), т. е. превращается в капиталистическое хозяйство. Но «друзья народа» никогда не решаются прямо смотреть на действительность и называть вещи своими именами (это слишком «сурово»)! И г. Кривенко рассуждает:
«Некоторые находят такой порядок вполне естественным (надо было добавить: вполне естественным следствием капиталистического характера производственных отношений. Тогда была бы это точная передача мнений «некоторых», и тогда нельзя бы уже было отделываться от этих мнений пустыми фразами, а пришлось бы по существу разобрать дело. Когда автор не задавался специальной целью борьбы с «некоторыми», он и сам должен был признать, что денежное хозяйство есть именно та «школа», из которой выходят «талантливые» живоглоты и «простодушные» батраки) и усматривают в нем непреоборимую миссию капитализма. (Ну, конечно! Находить, что борьбу нужно вести именно против «школы» и хозяйничающих в ней «живоглотов» с их административными и интеллигентными лакеями – это значит считать капитализм непреоборимым. Зато вот оставлять в полной неприкосновенности капиталистическую «школу» с живоглотами и хотеть устранить либеральными полумерами ее капиталистические продукты – это значит быть истинным «другом народа»!) Мы смотрим на это несколько иначе. Капитализм несомненно играет тут значительную роль, на что мы выше и указывали (это именно вышеприведенное указание на школу живоглотов и батраков), однако нельзя сказать, чтобы роль его была такой уж всеобъемлющей и решающей, чтобы в происходящих переменах в народном хозяйстве не было других факторов, а в будущем никакого другого выхода» (стр. 160).
