Третья молодость - Хмелевская Иоанна (чтение книг txt) 📗
К листикам вскоре прибавились два вида раковинок. Однажды прибыла посылка, где все перемешалось, куда там Золушке разбирать, все этим занимались. Помотала даже мать, которой наша затея пришлась по вкусу. Короче, впору было нанимать бухгалтера. Как-то одна девушка под проливным дождём накупила этого мусора полторы тысячи штук. На серёжки с азартом бросились все туристы из ГДР. Безумие поглотило меня основательно, о своей работе некогда было и подумать. Сникла наша предпринимательская деятельность лишь тогда, когда у арабов кончился товар — перестали производить. Наверное, во Франции мода прошла.
Кутерьма с листочками не оставила мне времени на раскрытие тайны того кустаря на улице Мадалинского. А заработок мой составил в результате сто пять долларов. Шанс же на детектив об экономических преступлениях я проворонила навсегда. Мир, сверкающий мишурным блеском пёстрых листиков, исчез с глаз долой, а конечный результат был поучительным. Я решила больше никогда не впутываться ни в какие гешефты.
После моего возвращения из Алжира туда поехало по контрактам множество знакомых. Я сама их убеждала, в рамках борьбы с «Полсервисом», который ничем не занимался, кроме всяческих поборов, а там на месте я собственными глазами видела крайнюю потребность в хороших специалистах. Арабы требовали строителей. «Полсервис» в Варшаве ждал крупных взяток. Отправься я в Алжир, меня взяли бы на работу с удовольствием, но, честно говоря, я не хотела возвращаться к оставленной профессии. Зато с радостью начала выпихивать в Алжир кого только могла. Взятки мне доставляли добровольно. Однажды контрактники явились с бутылкой коньяка, который мы сообща и вылакали. Правда, не весь, немного осталось. А однажды мне притащили огромную бутыль виски. Занятая листочками и серёжками в детали оформления я особенно не вникала, но «Полсервис» ярился с пеной у рта, что доставляло мне прямо-таки райское удовольствие.
Среди прочих в Алжир отправились Донат, муж Янки, Анджей, муж Боженки, и мой собственный ребёнок Роберт, муж Зоси. Точнее говоря, контракт получила Зося, техник-архитектор, а поехали всей семьёй, забрав восьмимесячную Монику. Машину отправили грузовым транспортом. Насчёт основного багажа я не совсем уверена, во всяком случае, неделю в моей прихожей приходилось протискиваться вплотную к стене — посередине громоздились ящики. Вдвоём с Мареком мы обивали деревянные ящики полосками железа, чего требовали какие-то инструкции, и обстановка у меня дома очень напоминала времена ремонта.
Роберт рвался уехать, весьма рассудительно мотивируя своё желание:
— Мать, я люблю работать. И хочу. А если работаешь и результаты складываешь в ящик стола, то всякая охота пропадает. Здесь у нас труд никто не уважает, я поеду туда, где трудиться имеет смысл.
Я хорошо его понимала, хотя и считала, что он преувеличивает. И оказалась не права. Позже, высылая ему какие-то дополнительные документы и роясь в его столе, я обнаружила множество хвалебных отзывов, грамот, поощрений и даже свидетельств о премиях по две тысячи злотых за всякие усовершенствования, изобретения и другие рацпредложения. И при каждой грамоте письмо почти одинакового содержания: изобретатель сам, дескать, понимает, что его великолепный проект пока что не может быть осуществлён по причинам объективного характера. Прочитав письма, я уже не удивлялась — мне бы тоже расхотелось работать.
Они поехали и поселились вместе с Ежи и Ивоной, что оказалось ужасной ошибкой. Но арабы, во-первых, не предоставляли техникам отдельной квартиры, а во-вторых, придерживались принципа семейственности. Ежи к тому времени переехал из Махдии в Тиарет. Здесь опять следует взять «Сокровища», вся топография местности изложена там подробно, многое видно и на фотоснимках. В детали событий, случившихся позже, вдаваться не стану, ибо пишу свою биографию, а не биографии детей. Если хотят, пусть пишут сами.
Через несколько месяцев Зося с Моникой вернулись, на работу взяли Роберта. Он проектировал санитарные узлы. Именно тогда из Африки до меня дошёл отчаянный вопль — «пришли учебники для студентов первого курса!!!» И вообще мои дети работали в Алжире как бы совсем не по профилю: Ежи, спец по электронике и инженер телефонной связи, не имеющий понятия о строительстве, занимал в строительно-архитектурной мастерской пост главного электрика. От Роберта пришло сообщение: он проектирует санитарные устройства в мечети, при этом понятия не имеет, как отнесётся к уборной общественность: как к жизненной необходимости или, наоборот, кощунству, за которое его побьют каменьями? Он решил эту проблему перепиской с арабским министерством по делам религий.
С языками дело у него обстояло неплохо. Роберт знал английский. Когда уезжал, я умоляла его фонетически записать французские слова: «Там стоит мой брат, он заплатит», необходимые в разговоре с носильщиками. Сын записал на газете. Позднее, уже во время своего пребывания в Алжире, он пытался купить в магазине шестьдесят глаз и полкило сушёных зрачков. Неизвестно почему его потянуло на оптику, но требовал он, разумеется, шестьдесят яиц и полкило чернослива. А получив и разбив машину — он пренебрёг правилом «смотреть, куда смотрит араб», — к механику обратился так:
— Сделать лицо. Потом идти, я гнёздышко, ты гнёздышко.
Ничего удивительного, что арабский механик офонарел. Ведь речь-то шла о том, чтобы сперва снять капот, а потом договориться о цене.
Зато через три месяца Роберт переводил новичкам. Я уже писала — некоторые черты дети, к счастью, унаследовали от отца, а не от матери.
Теперь предстоит рассказать о событиях кошмарных. Причём я не хочу добивать ни себя, ни читателей. Это были страшные минуты для всей семьи. И несмотря ни на что, Люцина даже в последние, ужасные минуты жизни умела углядеть комическое…
Летом Ежи, Ивона и Каролина приехали в отпуск, провели дома месяц и отбыли. Вся семья провожала их в аэропорт. Мы с Люциной стояли на открытой галерее в жуткую жару и смотрели на самолёт, который даже не собирался двигаться к старту, хотя время отлёта давно прошло и пассажиры сидели на местах. Стояла эта махина довольно далеко, около неё мельтешили люди и что-то делали. Через час я, перегнувшись через перила, спросила солдата пограничной службы, проходившего внизу, не в курсе ли он, случаем, почему не дают взлёт.
Солдат оказался в курсе.
— Устраняют какие-то неполадки, — успокоил он нас.
Я вернулась с этим сообщением к Люцине. Мы напряжённо следили за дальнейшим ходом событий.
— По-моему, приклеивают пластырем габаритный огонь, — обронила я с меланхолическим сомнением. — Отвалился, видать.
— Лампочку ввёртывают, — поправила меня Люцина.
— Возле колёс — никого, значит, дело не в шасси, — утешилась я.
Следует заметить, что к тому времени катастрофа с «Коперником» уже стряслась. Я не обмолвилась о ней ни словом, потому что тогда погиб Кшись Гайда, самый любимый друг Ежи, а для меня третий сын. Шок не прошёл и по сей день, поэтому распространяться об этом не стану. Мы с Люциной прождали два с половиной часа, пока самолёт не улетел.
В нужный момент я прибегла к дипломатии. Позвонила в справочную и сладким голосом осведомилась:
— Извините, пожалуйста, самолёт из Алжира прилетает вовремя или задерживается?
— Вовремя, — вежливо сообщила дежурная. Я позвонила Люпине.
— Самолёт уже летит назад и прибывает вовремя, значит, там приземлился благополучно и возвращается по расписанию.
Люцина никогда не отличалась склонностью к истерикам, но облегчение в её голосе, когда она поблагодарила меня за эту весть, ощущалось прямо-таки физически.
То ли пережитое напряжение стимулировало болезнь, то ли имелись другие причины, только слегла она на следующий же день. Моя мать пришла к ней. Позвонили не врачу, не в «Скорую», а мне. Спрашивается, почему?.. Что я могла сделать, как не позвонить Ядвиге, которая приехала на Жвирки и, кажется, сразу заподозрила неладное, так как заставила Люцину лечь в больницу.
