Цинковые мальчики - Алексиевич Светлана Александровна (читать книги без регистрации полные .TXT) 📗
Я слышу мир через человеческие голоса. Они всегда гипнотизируют меня, оглушают и очаровывают. У меня большое доверие к самой жизни. Наверное, это моё видение мира. Вначале мне казалось, что опыт первых двух книг в этом жанре – «жанре голосов» (так зову его про себя) будет помехой в работе, всюду придётся натыкаться на самое себя. Напрасный страх. Совершенно другая война: другое оружие – более мощное и беспощадное, взять, к примеру, пулемёт и ракетную установку «Град», способную распылить скалу; другая человеческая психология – мальчишек вырывали из обыкновенной жизни: училище, школа, музыка, танцплощадка – и бросали в ад, в грязь. Восемнадцатилетних мальчиков, десятиклассников, которым можно было внушить все. Это потом к ним придёт: «Я ехал на Великую Отечественную войну, а попал на другую», «Хотел стать героем, а теперь не знаю, кого из меня сделали». Прозрение придёт, но придёт не скоро и не ко всем.
«Два условия требуется для того, чтобы страна увлеклась боем быков. Во-первых, быки должны быть выращены в этой стране, и, во-вторых, народ её должен интересоваться смертью…» (Э. Хемингуэй. «Смерть после полудня»).
Сразу же после публикаций отрывков из книги в нескольких газетах и белорусских журналах на меня обрушился шквал мнений, оценок, убеждений и предубеждений, вопросов и даже окриков (без которых мы все ещё не мыслим духовную жизнь общества). Писали, звонили, приходили. Меня не покидало все время чувство, что книга ещё пишется…
Из писем:
«Невозможно читать… Хочется плакать, кричать… Может, только сейчас понял, что это была за война… Бедные мальчики, как мы перед ними виноваты! Что мы знали об этой войне? Каждого бы обнял, у каждого попросил прощения… Я не ездил на эту войну, но я был на этой войне.
Теперь вспоминаю, как это было со мной. С нами…
Читал у Ларисы Рейснер, что Афганистан – полудикие племена, приплясывая, напевают: «Слава русским большевикам, которые помогли нам победить англичан».
Апрельская революция. Удовлетворение – ещё в одной стране победил социализм. А сосед в поезде шёпотом: «Новые нахлебники на нашу шею».
Смерть Тараки. На семинаре в горкоме на вопрос: почему позволили Амину убить Тараки – лектор из Москвы отрезал: «Слабые должны уступить место сильным». Впечатление было неприятным.
Наш десант в Кабуле. Объяснение: «Американцы собирались бросить свой десант, мы опередили их всего на один час». Одновременно слухи: нашим там плохо, нечего есть, нет тёплой одежды. Сразу вспомнились события на Даманском и жалобные крики наших солдат: «Нет патронов!!»
Потом появились афганские дублёнки. Выглядели они на наших улицах шикарно. Другие женщины завидовали тем женщинам, у которых мужья были в Афганистане. В газетах писали: «Наши солдаты сажают там деревья, ремонтируют мосты, дороги».
Ехал из Москвы. В купе молодая женщина и её муж. Заговорили об Афганистане. Я сказал что-то газетное, они усмехнулись. Они уже два года врачами в Кабуле. Сразу начали оправдывать военных, которые привозят оттуда товар… Там все дорого, а платят мало. В Смоленске помог им высадиться. Много больших картонных коробок с импортными наклейками…
У себя дома рассказ жены: в соседнем доме у одинокой женщины единственного сына отправляли на эту войну. Куда-то ездила, ползала на коленях, целовала сапоги. Вернулась довольная: «Выпросила! „И в то же время спокойно о том, что «начальство своих выкупает“.
Вернулся из школы сын: «Выступали „Голубые береты“. С восторгом: „Какие у них у всех японские часы!“
У одного «афганца» спросил, сколько стоят такие часы и сколько им платили. После заминки открылся: «Украли машину овощей, продали…» Признался, что все завидовали солдатам на топливозаправщиках: «Миллионеры!»
Из последних событий запомнилась травля академика Сахарова, с которым я согласен в одном: для нас всегда лучше мёртвые герои, чем живые люди, может, в чем-то оступившиеся. И ещё: недавно услышал, что в Загорске в духовном учебном заведении учатся «афганцы» – рядовые и два офицера. Что двигало ими – раскаяние, желание спрятаться от этой жестокой жизни или желание обрести хоть какую-то духовность? Не все ведь могут, получив ветеранские коричневые корочки, закормить душу льготным мясом, переодеть её в импортное барахло и закопать на привилегированном садовом участке под яблонькой, чтобы ничего не видеть и молчать…» (Н. Гончаров, г. Орша)
«Я из тех, кто там был. Хотя мне с каждым годом все труднее отвечать на вопрос: „Ты – не солдат, зачем туда поехала?“ Что женщине было там делать? Чем больше проклятий в адрес этой войны, тем хуже к нам, вернувшимся оттуда, относятся. Нас все больше не понимают.
Это была спрятанная война, как её сейчас назвали. Люди вокруг удивлялись: «Едешь в Афганистан? Зачем? Там убивают». А мы – жертвы слепой веры. Нам говорили об идеалах Апрельской революции. Мы поверили, потому что мы все привыкли верить, со школьной скамьи. Я убеждаю вас, что это было именно так. Со всеми!
Потом все перевернулось. Вернулись мы другими. Было желание пойти и рассказать кому-то правду. Я ждала, что кто-то первый начнёт, что это все равно когда-то произойдёт…
Если бы передо мной снова встал этот выбор, сейчас бы я в Афганистан не поехала. «Убери! Сотри из памяти, чтобы никто не знал, что ты там была», – пишет мне подруга. Нет, стирать не буду, а разобраться хочу. Время, которое там осталось… Эти годы… Они могли пройти по-другому, в другом месте… Нет, если быть глубоко честной, то я не жалею. Осталось чувство, что ты разделила эту тяжесть, что там удалось испытать большие порывы. Там мы поняли, что нас обманули. Там задумались: почему мы так легко обманулись? Почему нас так просто обманывать? Помню, как у меня расширились глаза, когда я увидела, как много женщин едет на эту войну. Не представляла ничего подобного. Ехала и думала, что я одна такая идиотка, в душе все-таки считала себя ненормальной. А таких, оказалось, тысячи. Конечно, у каждой присутствовал и практический интерес – хотелось заработать, может, и личную судьбу устроить, но наверху, в душе – все-таки жила вера. Мы ехали, чтобы стать нужными, чтобы помочь. Я считала, что женщина должна быть на любой войне. Может, я не могла представить себе другую войну, не такую, как Великая Отечественная. Разве может военный госпиталь обойтись без женщин? Лежат обнажённые… Лежат истерзанные… Даже просто руку положить, передать какой-то заряд. Это же милосердие! Это же для женского сердца работа. Встречала там мальчиков, которые сами напрашивались в опасные операции. Они проявляли героизм, не задумываясь. Они погибали.
Простите, что так сбивчиво высказываю свои мысли… Очень волнуюсь… О многом хочется сказать… Миф о фронтовом братстве родился здесь. Там его не было. Там все можно было купить и продать, в том числе и женщину. На одну ночь… За одну кофточку или косметический набор… Да! Да! Но все равно не это, наверное, главное. Несмотря ни на что, мы оставались романтиками. Верили! Самое страшное произошло потом: уезжали мы из государства, которому эта война была нужна, вернулись в государство, которому эта война не нужна. Обидно не за то, что там что-то не дали, недодали, нет. Нас вычеркнули. Ещё неравно это называлось «интернациональным долгом», сейчас – глупостью. Когда эту грязь перешагнули? Самый большой вопрос. Ищу сравнение… Альпинист поднялся в горы, очень высоко был… И упал, сломал ногу… Его все время тянет в горы… Его всю жизнь будет тянуть в горы… В нас живёт ностальгия… Особенно у мужчин. Они рисковали жизнью, они убивали. И они считают, что они какие-то особенные, раз они убивали. Их коснулось что-то, что не коснулось других. Может, это болезнь какая-то в нас сидит… Или мы ещё не вернулись?..» (Г. Халиулина, служащая)
«Когда началась война в Афганистане, мой сын только закончил школу и поступил в военное училище. Все эти десять лет, пока другие сыновья находились в чужой стране с оружием в руках, сердце моё было не на месте. И мой мальчик мог оказаться там. И неправда, что народ ничего не знал. Привозили в дома цинковые гробы, возвращались к ошеломлённым родителям искалеченные дети – это же видели все. Конечно, по радио и телевизору об этом не говорили, вы в своей газете об этом не писали (недавно осмелели!), но ведь это на глазах у всех происходило. У всех! А что же тогда делало наше „гуманное“ общество и мы с вами в том числе? А наше общество вручало „великим“ старцам очередные Звезды, выполняло и перевыполняло очередные пятилетки (правда, в наших магазинах как было, так и оставалось пусто), строило дачи, развлекалось. А восемнадцатилетние – двадцатилетние мальчики в это время шли под пули, падали лицом в чужой песок и погибали. Кто же мы такие? По какому праву мы можем спросить у наших детей за то, что они там творили? Разве мы, которые оставались здесь, чище их? Их хотя бы страдания и муки очистили от грязи, а вот нам уже никогда не очиститься. Расстрелянные и стёртые с лица земли кишлаки, разорённая чужая земля не на их совести, а на нашей с вами. Убивали мы, а не наши мальчики. Это мы – убийцы и своих детей, и чужих.
