Внеклассная алхимия - Силаев Александр Юрьевич (полная версия книги txt) 📗
Когда в одной из сфер я держу блистательное поражение, то тихо уползаю в другую. Допустим, я сбежал с вуза именно так. Совершенно бессмысленно заманивать меня к диссертации, к аудиториям, пока блистательное поражение вновь не одержано где-нибудь на другой поляне. Поляны надо навещать. Чтобы не соскучились.
У меня много плохих черт, но есть хорошее. Волнуюсь, пока не понимаю, что делать. Волнуюсь, чтобы начать решать. Почти перестаю, как решил. Почти все равно, чем закончится… И еще замечаю странную — мелкие потери занозят меня сильнее, чем крупные. Особенно если крупные были следствием прозрачного мне решения, а малые — хрен знает чего. Ну допустим: потерял тут несколько тысяч долларов на фондовом рынке, сумма не смертельная, но мне значимая. Переживаю меньше, чем по поводу потерянных 1000 рублей. Я знаю, что в коробке должно лежать девять тысяч, а там восемь… Где, блин, штука? Вот именно непонятность, отсутствие контроля — и бесят. Долго — не целый день, но все равно долго — переживаю. По поводу долларов — не переживаю вообще. Это же был следствием решения, верно? Я же сам так решил? Это же стратегия? Это ведь не была совсем глупая стратегия, верно? Это же просто не повезло? Ну и вот. И мне уже кайфно. Я потерял, и мне кайфно. По причине того, что я не расстраиваюсь там, где расстроился бы любой другой человек моего достатка. А когда меня крючит из-за выпавших из кармана ста рублей, я знаю, что нормального человека с такого вообще не крючит, никак… И меня начинает крючить еще сильнее.
Девушка-служака обыскивает меня в аэропорту Домодедово. При этом я замешкался, и она:
— Пошевеливайтесь… Привыкли стоять в очередях в семидесятые годы…
Это мне, 1978 года рождения. Сама девушка — не старше меня. Неплохо сохранившаяся с семидесятых! С интонациями тетки из советского магазина, или постсоветского клерка. И самое похожее в ней на теток — фраза про 1970-е. Какое-то особое хамство, смешанное с какой-то особой глупостью, что это почти уже песня, почти сюжет.
Март 2007 года. С ребятами понтовались на Красной площади — «чья мобила дешевле?» Или как варианты — чья старее и примитивнее? Я вышел в финал с парнем, показавшим хреновину за 700 рублей. Но, блин, это ей сейчас 700 рублей. А моя в принципе не продается. Это была самая примитивная модель 2003 года, стоившая тогда 2000 рублей. Через год-другой это стоило уже 1000, потом исчезло.
— Хорошо стоим, — сказал кто-то, — в провинции так не бывает.
Нас было десять человек, мы приехали из разных провинций. Через час в Кремле у нас была встреча с Сурковым. Мы были молодые писатели.
Один московский поэт рассказывал, как в начале 1990-х работал управленцем сети ларьков. Ларьки стояли на излюбленном месте стрелок семи группировок. Пистолет, по его словам, наставляли не раз, и любимой шуткой было — «отойди, ты у меня сегодня седьмой». Забавно, но образовалась команда — все палаточники были молодые поэты-писатели, другие как-то не удерживались. А эти ничего. Пушку так пушку. Отпаивали пивом и откармливали литераторов (тогда в Москве реально были голодные), судачили с братвою за жизнь. Интеллигент более хрупкое создание, нежели быдло, если не очень знает, зачем ему что-то делать или где-то быть. Но если так вышло, что знает — его живучесть выше средней по нации.
Приятель рассказывал про продавца из ларька, обвешивающего и обсчитывающего пенсионеров. Примерно на 200–300 рублей в день… в их пользу. «Чем же он покрывает недостачу?» — «А он обсчитывает всех остальных рублей на 500-1000».
Журналистка местной телекомпании спрашивает, «каков путь от замысла до написания книги». Чего-то ей говорю, что-то косвенное такое, теоретическое, но журналистка настаивает — не то. Лучше бы пояснили на примере. Как вы взяли и написали. Сложно, говорю, на примере. Привожу какой-то пример — дурацкий. Что-то еще мычу и бормочу. Наконец: «Я не могу вам этого объяснить. А вы можете объяснить состояние оргазма человеку, который его не испытывал?»
На важным политическом форуме с «элитой края» досматривают менты. Рамка, все как положено, «откройте портфель». Прохожу с бутылкой водки и оружием, правда, смешным — газовым баллончиком. Не то, чтобы хотел кого-то шмальнуть или там бухнуть, просто завалялось по карманам со вчерашнего. Эх… Будь я террористом — было бы мне счастье. Главное, идти в костюме и сонному, распространяя ауру «как мне все надоело». Кстати, с такой аурой обычно проходишь без документов — там, где обычно спрашивают. Надо лишь проникнутся чувством внутреннего отвращения к повседневности происходящего, и привет. Вахта чует своего на ментальном уровне. Сейчас это у меня получается так себе, или вахты стали другими. А раньше — раза 3–4 миновал такие кордоны на спор, без обломов вообще.
Вполне обижаюсь только на личные оскорбления, то есть ругать при мне мужчин, горожан, провинциалов, русских, писателей, журналистов, интеллигентов, преподов, пьяниц, либералов, левых, правых, кем я еще был? — можно сколько угодно. Это если человек не имеет намерения специально выказать тем отношение ко мне лично. «Не хочу обидеть Рабиновича, но вот замечал, что евреи…» Ну и замечай себе на здоровье. Тоже много чего замечал. Как-то не получается отождествиться столь плотно, чтобы за них, родимых, обидеться. Они — это они, я — это я.
Ну вот расстроился… Один дурак поделился — «Близнецов вообще ненавижу!» В смысле — зодиакальный знак. Надо же быть таким фашистом-то, а? Нашел себе сволочей — двенадцатую часть человечества. Я по зодиаку Близнец, но дурак про это не знает, у него какие-то свои счеты и соображения. И как-то мне стало обидно за общность. Я не верю в наши бульварные гороскопы, такой общности — Близнецы всех времен и народов — для меня вообще нет. Но как-то обиделся. Укорял себя, что не встал и не сказал всего, что положено. Не рванул рубаху, не дал в морду — за братьев-то своих Близнецов.
И чего это я?
Общался с милицией не часто, зато во всех позициях — свидетеля, подозреваемого, потерпевшего, нарушителя. И вот наконец-то пообщался в роли хрен знает кого. Самая, так понимаю, нормальная роль.
Выхожу к себе во двор, бывает такое. Менты. Человек пять в одном конце, пять в другом. У которых лица совсем страшные — с автоматами, в форме. Которые лицом не страшны, те в штатском. Ого, думаю. Ничего конкретного, просто «ого». Все-таки десяток ментов — многовато. Я же не знаю, зачем их столько. Просто фиксирую: полдень, двор, милиция, много. Тот, который в штатском, ко мне. Тянет удостоверение. Сначала свое. Теперь ты мне чего-нибудь покажи. Паспорт там. У меня была такая привычка, паспорт всегда с собой, и еще 3–4 ксивы, не знаю, зачем, мало ли. Показал.
«Здесь живете?», мент спрашивает. Ну здесь. «А ничего странного не происходит?». — «Человечков вам зеленых, тарелочек?» — «Ну хотя бы зеленых человечков», он улыбается. Нет, пока не было. «Жаль».
Сказал, что надо бы задержать меня и сводить в РОВД, ибо проживаю не по приписке. Но сегодня не будет, не до того. У него сейчас — дело. Спросил он, где работаю. «А давайте позвоним, есть там этот человек или нет?» — подходит второй. Ну звоните. Дальше — записали мои данные. Спрашиваю, зачем? Кто я вообще — подозреваемый, потерпевший, свидетель? Зачем данные — прохожего-то? А это, говорит милиционер, надо смотреть телесериал по второму каналу про милицию, там все сказано. Не смотрите? Не смотрю, говорю. А дома у вас хорошо топят, милиция меня спрашивает? А на работе у вас как?
Я так понял — им было просто скучно. Они ничего не искали. В соседнем сквере через час должен был начаться митинг, и милиции было в 3–4 раза больше чем митингующих, как обычно. Кто-то был в засаде — во дворе. Так я понял. Иных объяснений нет.
