Мифы о России. От Грозного до Путина. Мы глазами иностранцев - Латса Александр (книги без регистрации бесплатно полностью txt) 📗
Откуда эти традиции? С востока и от монголов Чингисхана? С внутреннего востока и от татарского ига? Или это просто старые обычаи и приметы, идущие от крестьянского здравого смысла, когда нужно было снимать грязные сапоги, чтобы не напачкать внутри дома? Я часто спрашиваю себя, наблюдая за карельской семьей голубоглазых блондинов, неукоснительно соблюдающих эти обряды, или глядя на черноглазого Тимура, произносящего тосты в определенном порядке, – каким образом русские настолько привязаны к обычаям, если они столь религиозны? Важность этих обрядов заставляет меня думать, что россияне намного более суеверны, чем любой другой европейский народ. Отметив, что моим собеседникам искренне нравится соблюдать определенный кодекс поведения, я подумал о работе известного русского интеллигента, князя Николая Трубецкого. В своей книге «Европа и человечество» он говорит об особенностях русской культуры – и по его словам сила, которая управляет Россией, опирается прежде всего на обрядность народа, на манеру одинаково жить по всей стране. Таким образом, для русских иностранец – это не нерусский, не язычник, а прежде всего тот, кто отказывается войти в глобальную сферу уважения русских обычаев. Читая эти слова в удобном кресле самолета, летящего на Урал, я почувствовал настоящее озарение. Конечно, можно решить, что эти теории устарели. Но недавно я встретил человека, который заставляет меня думать, что Николай Трубецкой четко определил чувства множества иностранцев, соприкасающихся сегодня с русской культурой и образом жизни.
Те, кто не знает американского блогера Тима Кирби (Tim Kirby), могут найти его в Google. Тим работает на радио «Маяк», у него своя передача под названием «Чужой». Он чувствует себя более русским, чем родившиеся здесь. Он любит Россию так, как могут только русские, и я понимаю, что он чувствует. Недавно он рассказал мне о своей карьере и о том, почему для жизни он выбрал Россию.
Во время гуманитарной акции в северном Казахстане он влюбился в тот образ жизни, который вел в маленькой русской деревне этой страны. Очарованный менталитетом и поведением людей, в конце своей миссии он решил любой ценой переехать в Россию.
– Почему Россия, а не Казахстан?
– Потому что в основном это одно и то же, Саша. То, что я любил там, я нашел здесь. Большой или небольшой город – это тот же народ и тот же образ жизни.
Тим Кирби, скорее всего, согласился бы с Николаем Трубецким.
У нас в Москве экспатов, которые покидают город только уезжая в отпуск в родные страны, спрашивают в шутку: «Есть ли жизнь за МКАДом?» Иностранцы, которые путешествуют за пределы западной России, действительно везде видят вполне цивилизованную страну. Если люди здесь действительно вполне европейские, то Россия – это не только европейская страна. Для большинства иностранцев вопрос о границах Европы – неоднозначный. На юге есть Африка, на западе Атлантический океан, но где можно прочертить границу на востоке? Не съездив туда, на восток, на край России, я не думаю, что можно понять или почувствовать страну и таким образом понять, где заканчивается Европа.
И проживя здесь пять лет, я все еще не могу ответить своим иностранным друзьям на вопрос, как русские представляют себе настоящее и будущее России.
Как мечтают о будущем в России? Однажды жизнь свела меня с творчеством футуристического художника Алексея Гинтовта. Тем, кому интересно, на что похожа Россия в коллективном подсознании некоторых русских, стоит поискать работы этого художника. Его выставка «Москва будущего» в галерее Triomphe была своего рода фантастическим путешествием. Он видит Москву как город-мир, своего рода полюс целого комплекса строений, раскинувшихся по всей Евразии, с Кремлем как священным сердцем. Его Москва будущего сочетает в себе религиозные традиции православия, ислама и буддизма. Город представлен как гигантский метаполитический центр, над которым летят космические корабли в форме красных кремлевских звезд, везде огромные башни в форме юрт, орлы и верблюды. Полотна нарисованы на войлоке, из которого делают юрты, а красный и золотой цвета символизируют власть империи.
Удивительные картины я рассматривал под полностью электронную, и в то же время традиционную и футуристическую музыку, и все это вместе образовывало неописуемую атмосферу. Самое странное в том, что столица вновь была изображена совершенно пустой, как прообраз ее империи. А самое удивительное – лица посетителей выставки; я видел примерно 200 человек, молодую, разнообразную и неожиданную аудиторию. Женщины в православных платках, а также довольно любопытные молодые люди.
Автор объяснил, что русская империя, какой бы она ни была, это что-то космическое, и не только территориально; по его словам, почти никто на Западе не мог понять, что это было такое. Инстинктивно и эмоционально я был полностью с ним согласен. Наблюдая за толпой, я думал, была ли Россия в итоге северной, южной или центральной страной, страной равнины.
Я должен признаться, что омыть руки в Тихом океане, стоя на русской земле, было для меня настоящей психологической и философской революцией. Вечером, наблюдая закат в бухте Владивостока, от которого рукой подать до Японии, я думал об этой огромной пустынной территории, раскинувшейся на запад на девяти часовых поясах, и впервые почувствовал необъяснимую тяжесть. Нечто подобное я чувствовал, когда общался с русской администрацией: мне казалось, что ничто никогда не изменится, не может сдвинуться с места в любом случае. Меня, привыкшего к европейской методичности и организованности, утомили физически и истощили морально долгие часы очередей и бестолковость московской бюрократии. Однажды вечером, после очередного визита в ФМС, я упал в обморок прямо на улице. Тогда я много работал на разных поприщах, но меня одолевала не столько физическая усталость, сколько стресс от борьбы с чем-то гигантским, холодным и неподвижным, которое, вероятно, одолевало меня. Визит в больницу и несколько швов не обескуражили меня, но я страдал от желания навязать свой западноевропейский ритм администрации: сделать все быстро и хорошо, не теряя времени. Но сделать что-либо в этом ритме в России невозможно, и это – один из ключей к пониманию этой страны. Можешь пережить это – приживешься в России. Жить по-русски означает двигаться в другом ритме.
Французы, как и многие западные европейцы, бегут за временем, пытаясь обогнать его. Один из моих русских друзей, Леонид, считает: это потому, что солнце заходит на западе и мы торопимся все успеть, пока не наступила ночь. В России ритм другой, не западный, туранский, как сказал бы профессор Александр Дугин. Вероятно, он создан большими пространствами и тяжестью пустынности. Для Леонида Россия – на востоке, там, где восходит солнце, и у нее весь день впереди, и, следовательно, есть время на все.
В начале лета 2012 года я летал в Петрозаводск. В самолете мы разговорились с русским мужчиной лет сорока, айти-инженером. Его компания подарила ему отдых в Карелии. Образованный русский, часто бывающий за рубежом, он даже говорил по-французски. Я рассказал ему о своей будущей книге и спросил его мнения: принадлежит ли Россия к Европе? И как он представляет себе будущую Россию: арктической державой? Евразийской державой? Континентальной европейской державой?
– Конечно, Россия и русский народ в основном европейские, – ответил он. – Но наша страна не может работать как европейская из-за своих размеров и разнообразия. Мы – русские, нам нужна специальная программа управления нашей территорией и пространством.
– Когда я еду в Карелию, я думаю, что выбор уже сделан. Карелия одинаково европейская, скандинавская и русская, это идеальное равновесие, гармоничное слияние, – сказал я.
