Ветка сакуры - Овчинников Всеволод Владимирович (книги онлайн txt) 📗
В Японии по сей день наблюдаешь поразительное соседство безлюдной нетронутой природы и перенаселенных равнин, где города и заводские здания теснят и без того крохотные пашни.
Казалось бы, бурное индустриальное развитие после-военных десятилетий должно было привести к более равномерному размещению производительных сил, к освоению необжитых мест. Однако произошло обратное. Там, где людей много, население растет быстрее всего. Там, где их мало, оно уменьшается.
Из пятидесяти миллионов человек, сбившихся ныне на площади в четыре с половиной тысячи квадратных километров, то есть на полутора процентах японской земли, двадцать пять миллионов приходится на долю Токио, Осаки и Нагои с их болезненно разбухшими предместьями.
Таково новое для Японии стихийное бедствие, именуемое словом «перекос». Промышленное развитие однобоко тяготеет к тихоокеанскому побережью. И это стало в современной Японии причиной многих зол. Редкая фирма отваживается проникать в глубинные районы. Нужны крупные капиталовложения, нужно время, чтобы их окупить. Большинство новых предприятий предпочитает тесниться вблизи портов – сырье ведь поступает из-за морей. Рабочая же сила придет к нанимателю куда угодно. А где будут селиться, как будут жить эти люди, промышленнику нет дела.
Тот же пресловутый закон тяготения расщепляет молекулу крестьянской семьи. Земледелец сознает, что и в родных местах многое можно сделать, чтобы поднять доходы.
Но чтобы осваивать горные склоны, создавать сады, —виноградники, парниковые хозяйства, разводить свиней или птицу, нужны деньги. А когда весь капитал состоит из пары мозолистых рук, приходится исходить из того, что в цехе или на стройке этими руками можно заработать вчетверо больше, чем на поле. Высадив рассаду или убрав рис, из деревень почти на полгода уходят вереницы сезонников. И оттого, что малообжитые районы находятся в каких-нибудь четырех-шести часах езды от Токио, они становятся еще более безлюдными.
Низкие доходы – отток населения – сокращение урожайности – новое падение доходов: вот заколдованный круг, в котором оказалась японская деревня. Наряду с немыслимой теснотой Тихоокеанского пояса в глубинных районах, на которые приходится около трети сельскохозяйственных ресурсов страны, все больше обостряется проблема недонаселенности.
Хотя на хозяйство в среднем приходится лишь по гектару пашни, японское крестьянство почти не осваивает новых земель. Мало того, даже возделанные поколениями предков поля часто оказываются заброшенными.
Женщины надрывают здоровье, пытаясь заменить ушедших в города мужей. Приходят в упадок оросительные и паводкозащитные сооружения – их некому ремонтировать. Органы местного самоуправления не могут свести концы с концами из-за сокращения налоговых поступлений. Они не в силах удержать врачей, учителей, и в глубинных районах учащаются заболевания, становится все больше школ, где несколько классов размещаются в одной комнате и слушают одного учителя. Даже сельские пожарные дружины приходится, как в годы войны, формировать из пожилых крестьянок.
Японская деревня – это шесть миллионов гектаров пашни на шесть миллионов крестьянских дворов. В старину здесь говорили: горы да море теснят земледельца. Теперь к этому следует добавить еще одно слово: город.
Бывало, заберешься подальше в глушь с фотоаппаратом и все время чувствуешь, будто что-то мешает взять в кадр подлинный сельский колорит: то яркие пластмассовые ведра на пороге дома, то штабель бумажных пакетов с химическими удобрениями, то мотороллер, прислоненный к бамбуковой изгороди.
Все кажется, что ты еще не выбрался из пригорода, – так много в облике села инородного, купленного, фабричного, – пока не начинаешь понимать, что это и есть характерная черта современной японской деревни.
Внешние приметы отражают суть. Здесь нелегко найти нетронутый сельский пейзаж, но еще труднее найти семью, которая была бы на сто процентов крестьянской. Восемь десятых земледельцев не могут прокормиться со своего надела и подрабатывают на стороне. Если взять крестьянство в целом, то земледелие дает нынче менее половины его доходов.
Японским крестьянам издавна вбивали в голову, что растить рис – занятие более почетное, чем быть ремесленником или торговцем. Из поколения в поколение здесь передавался завет предков: «Земледелие – основа государства». Сам император считается первым из земледельцев и по традиции каждый год собственноручно засевает крохотное рисовое поле возле своего дворца.
И вот оказалось, что две трети этого «почетного сословия» – лишние люди. Мучительный процесс расслоения крестьянства в Японии уже не назовешь стихийным. Он подхлестывается искусственно, он стал правительственным курсом. Суть этой политики состоит в том, чтобы сократить сельское население на две трети – с 36 до 12 миллионов человек.
– Это позволило бы, как говорят у нас в Японии, «одним камнем убить двух птиц», – поясняют чиновники министерства земледелия. – С одной стороны, дало бы индустрии необходимую ей рабочую силу, а с другой – помогло бы укрупнить хозяйства, сделать их более товарными, переместить упор с зерновых культур на животноводство, выращивание овощей и фруктов. Словом, речь идет о рационализации сельской экономики, которая все больше отстает от промышленного развития Японии.
Кто станет оспаривать преимущества крупного хозяйства? Они очевидны. Как бесспорно разумен, особенно в условиях Японии, переход от зерна к высокодоходным товарным отраслям. (При этом имеется в виду, что рис будет закупаться в азиатских странах взамен на японские промышленные товары.)
Дело в том, что суть процесса, который сам по себе отвечает развитию производительных сил, находится в противоречии с формами его осуществления.
Сельское население хотят сократить на две трети. Такая цифра взялась не случайно. Это не что иное, как удельный вес бедноты среди крестьян. Курс, следовательно, взят на то, чтобы дать простор для роста кулацких хозяйств за счет ускоренного разорения их маломощных соседей, которые частью пошли бы к ним в батраки, а частью вовсе покинули деревню.
– Нужна свежая струя, которая отмыла бы гравий, снеся прочь пыль и песок, – философствуют столичные экономисты.
Но подлинные цели правительственной политики разглядеть нетрудно. Это, во-первых, расчет на то, чтобы окулачить село, вырастить фермерский класс, который стал бы надежной политической опорой правящих кругов, – японский вариант «столыпинской реформы». И это, во-вторых, расчет на то, что волна разорившихся выходцев из деревни разбавит собой ряды пролетариата, собьет цены на городской труд и подорвет силы организованного рабочего движения…
Политика «американизации сельского хозяйства», как ее порой называют, была провозглашена в 1960 году. В течение последующего десятилетия крестьянское население Японии сократилось с 36 до 24 миллионов человек. Однако утечка лучшей части рабочей силы в города не сопровождается соответствующим сокращением числа хозяйств. Сельскохозяйственное производство осталось таким же раздробленным.
– Земледелие становится у нас уделом матушек, дедушек и бабушек, – сетовал однажды один из министров.
Авторов «новой аграрной политики» заботят, разумеется, вовсе не мозоли на женских и стариковских руках. Замысел укрупнить земельные владения, чтобы окулачить село, натолкнулся на преграду, коренящуюся в национальном характере японцев.
Даже став «кочевником XX века», крестьянин проявил поразительно стойкую приверженность к своему родовому наделу. Сказалось представление о долге потомков перед предками как краеугольном камне морали. В японской деревне исстари господствует право первородства. Отцовскую землю нельзя делить. Ее целиком наследует старший сын. Взамен же он должен не только обеспечить спокойную старость родителям, но и принимает па себя обязанности отца по отношению к остальным членам семьи. Окажись кто-то из младших братьев в трудном положении, он всегда может рассчитывать на отчий дом как на временный приют хотя бы для своих детей: худо-бедно, а с голоду они не помрут.
