Моя краткая история. Автобиография - Хокинг Стивен (книга регистрации txt) 📗
Наша цыганская кибитка
В Сент-Олбансе меня отправили учиться в школу для девочек, в которую, несмотря на название, принимали и мальчиков до десяти лет. Я проучился там лишь один семестр, когда отец в очередной раз отправился в Африку. На этот раз экспедиция должна была продлиться четыре месяца, и мама не хотела оставаться на новом месте одна с детьми, поэтому решила навестить свою школьную подругу Берил, бывшую замужем за поэтом Робертом Грейвсом. Он жили на Майорке в местечке Дейя. Прошло всего пять лет после окончания войны, и у власти в Испании все еще оставался союзник Гитлера и Муссолини Франсиско Франко (на самом деле он оставался у власти еще два десятилетия). Но несмотря на это, моя матушка, которая до войны состояла членом Лиги коммунистической молодежи, с тремя маленьким детьми двумя транспортами – на пароходе и поезде – отправилась на Майорку. В Дейе мы сняли небольшой дом и чудесно провели время. Чтобы не отстать от школьной программы, там я занимался с репетитором вместе с сыном Роберта Уильямом.
Наш временный дом: Дейя, Майорка
Репетитор был протеже Роберта, но, по-моему, он больше был занят написанием пьесы для Эдинбургского фестиваля, нежели нашим обучением. Чтобы хоть как-то занять нас, он каждый день заставлял читать главу из Библии и писать небольшое сочинение по ней. Идея заключалась в том, чтобы научить нас красивому английскому языку. К моменту моего отъезда мы прочитали всю Книгу Бытия и часть Исхода. И единственное замечание, которое мы слышали от репетитора, – не начинать предложение с союза «и». Когда же я говорил, что в Библии практически все предложения начинаются именно так, всякий раз в ответ слышал, что со времен короля Якова I английский язык изменился. «Тогда зачем заставлять нас читать Библию?» – настаивал я.
Но все было напрасно. В то время Роберт Грейвс был увлечен идеями символизма и мистицизма в Библии, поэтому жаловаться было некому.
Мы вернулись как раз к началу фестиваля Британии. Его проведение было идеей лейбористского правительства, которое хотело воссоздать успех Всемирной выставки 1851 года, организованной под покровительством принца Альберта и положившей начало современным выставкам Экспо. В Лондоне фестиваль проводился на южном берегу Темзы, именно там передо мной предстали новые формы в архитектуре, науке и технологиях. Однако фестивалю недолго было суждено существовать – той же осенью на выборах победили консерваторы, и идея потеряла актуальность.
В возрасте десяти лет я сдавал так называемый экзамен «11+», который завершал обучение в начальной школе. Экзамен ставил своей целью отобрать из общей массы школьников тех, кто в дальнейшем будет получать высшее образование. Система тестирования «11+» давала возможность детям представителей рабочего и бедного среднего класса получить университетскую степень и высокое положение. Однако общество выступало против самой системы единовременного всеобщего отбора в возрасте одиннадцати лет, особенно среди родителей, принадлежавших к среднему классу, дети которых в результате такого отбора посещали школу вместе с детьми из рабочих семей. В семидесятые годы государство полностью отказалось от этой системы, отдав предпочтение системе общеобразовательных школ.
В середине XX века система образования в Великобритании имела строгую иерархию – школы не только делились на те, которые обеспечивали возможность продолжать обучение в университетах, и те, которые такой возможности не давали, но внутри первых было еще деление на три уровня – А, В и С. Такое деление давало преимущество тем, кто достигал уровня А; учащиеся, получившие уровень В, тоже были не в накладе, а вот троечников с уровнем С, как правило, ждало разочарование. В школе Сент-Олбанса по результатам экзамена «11+» меня определили в класс уровня А. Но загвоздка была в том, что по результатам первого года обучения, если ученик занимал в рейтинге класса место ниже двадцатого, его отправляли в класс уровня В. Это был страшный удар по самолюбию, от которого не всем удавалось оправиться. По результатам первых двух семестров в Сент-Олбансе я занял соответственно двадцать четвертое и двадцать третье места. Но в последнем третьем семестре я был восемнадцатым, поэтому мне удалось избежать унизительного перевода на более низкий уровень.
Когда мне исполнилось тринадцать лет, отец хотел, чтобы я попробовал поступить в Вестминстерскую школу (ни для кого не секрет, что это одна из самых престижных частных школ в стране). В то время, как я уже упоминал, в системе школьного образования было строгое деление по принадлежности к определенному классу, и отец прекрасно понимал, какие преимущества даст мне обучение в этой школе в моей дальнейшей карьере. Он был глубоко убежден в том, что в его профессиональной карьере из-за отсутствия должной поддержки и связей ему часто предпочитали людей менее компетентных. У него был пунктик: он считал, что бесталанные люди, обладающие хорошими связями, добиваются бо́льших успехов в карьере, нежели талантливые, и всегда предостерегал меня от них.
На этом фото мне нет двадцати
Так как родители мои не были слишком богатыми, для того, чтобы учиться в Вестминстере, мне необходимо было выиграть грант. Но во время экзамена на грант я заболел, поэтому продолжил обучение в Сент-Олбанской школе, где получил прекрасное образование ничуть не хуже, а может даже и лучше, чем в Вестминстере. При этом никогда в последующей жизни отсутствие социальных привилегий не было для меня препятствием. Наверное, потому, что главное отличие физики от медицины заключается в том, что здесь неважно, в какую школу ты ходил и кто твои родители, здесь главное то, что ты делаешь.
В своем классе я всегда был середнячком (в нем было действительно много способных ребят). Мои классные работы были очень небрежными, а мой почерк повергал в ужас всех учителей. Одноклассники прозвали меня Эйнштейном, возможно уже тогда они разглядели во мне большие задатки. Когда нам было по двенадцать лет, один из моих друзей поспорил с другим на коробку конфет, что я никогда не достигну чего-либо стоящего в жизни. Не знаю, был ли разрешен тот спор, и если да, то в чью пользу.
У меня было шесть или семь близких друзей, с большинством из которых я общаюсь до сих пор. С ними мы обсуждали все, что можно, и спорили по многим вопросам, начиная от радиоуправляемых моделей и религии и заканчивая парапсихологией и физикой. Одной из часто обсуждаемых нами тем было происхождение Вселенной, в частности вопрос о роли Бога в ее создании. Я знал, что свет от далеких галактик смещался в красную область спектра, что предполагало расширение Вселенной (смещение в голубую область спектра означало бы ее сжатие). Но я был уверен, что существует какая-то другая причина для такого смещения, так как идея о неизменной и вечной Вселенной в то время казалась мне более правдоподобной. «Может быть, свет просто устает и поэтому краснеет», – рассуждал я. И только на третьем году работы над диссертацией я понял, что ошибался.
Мой отец постоянно проводил исследовательские работы по тропическим болезням и частенько брал меня собой в лабораторию в Милл-Хилле. Я всегда с удовольствием ходил с ним, особенно мне нравилось смотреть в микроскоп. Он брал меня и в дом для насекомых, где держал москитов, зараженных тропическими болезнями. Во время этих походов я постоянно был в напряжении, боясь, что те два или три несчастных москита, которым удавалось вылететь наружу, могут укусить меня. Отец был чрезвычайно трудолюбив и очень предан своему делу.
