Саморазвитие по Толстому - Гроскоп Вив (лучшие книги читать онлайн бесплатно txt, fb2) 📗

Меня всегда завораживало пространство между жизнью автора, жизнью читателя и самим текстом. Читателя и писателя объединяет то, что и тот, и другой реальны. Они знают, какой сложной может быть жизнь. Они также знают, как трудно передать человеческий опыт точно, живо и достоверно. Однако эти два человека встречаются на странице книги благодаря ее сюжету, истории. История подменяет человеческий опыт, как дублер на съемках фильма. Это мнимость, выдумка. Договор между писателем и читателем предполагает, что писатель должен заставить читателя поверить в выдуманную историю. И именно благодаря такому соглашению эти двое людей мысленно встречаются и «обсуждают» человеческую жизнь. Это удивительный договор, и в русской литературе он имеет особую силу.

Мне интересно, чему могут научить нас эти книги — чтобы нам не нужно было по-настоящему переживать то, что в них описано. Романы дают возможность примерить на себя жизнь других, оценить, простить и понять их. Они показывают нам не только как нужно жить, но и как жить не стоит. Пожалуй, последнее им удается даже лучше. Как отмечали многие критики, первое предложение «Анны Карениной» великолепно написано и врезается в память. Но его содержание не то чтобы подтверждается самим романом: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». В книге нет счастливых семей. Если бы Толстой хотел показать нам счастливую семью, он бы это сделал. Но он поступает иначе. Он показывает нам множество несчастливых семей, у членов которых, по иронии, много общего: неспособность разговаривать друг с другом; постоянные мысли о том, что у кого-то дела обстоят лучше, чем у них; что в их жизни чего-то не хватает. Если Толстой и преподносит нам какой-то урок, то он должен называться так: «Как не следует жить». Часто его романы — не столько пособия по правильной жизни, сколько поучительные истории, предостерегающие от опасных ошибок. Возможно, такие истории более реальны, лучше запоминаются и поэтому полезнее любой книги по саморазвитию.

Поскольку жизнь — сложная штука и русская литература тоже непроста, некоторые из одиннадцати произведений, о которых пойдет речь, исключительны. Часть из них сложно назвать романами. «Евгений Онегин» Пушкина — это роман в стихах; «Реквием» Ахматовой — поэма из десяти стихов; «Три сестры» Чехова — пьеса, как и «Месяц в деревне» Тургенева. Гоголь утверждал, что «Мертвые души» — это эпическая поэма (на самом деле нет — это, со всей очевидностью, роман). Итак, моя книга в основном рассказывает о вымышленных мирах, но точнее будет сказать, что она о классических произведениях своего времени и о том, что они могут рассказать нам о жизни — на все времена.

В этом перечне могли оказаться и другие книги. Но мне пришлось отказаться от многих великих произведений («Братьев Карамазовых» Достоевского, «Героя нашего времени» Лермонтова, поэзии Марины Цветаевой), чтобы эта книга не сравнялась по объему с «Войной и миром». Приношу свои извинения русофилам, чьи любимые шедевры здесь не представлены. Одной из книг, которые я очень хотела сюда включить, была «Шинель» Гоголя. На мой взгляд, сюжет этого рассказа представляет собой краткое содержание всей русской литературы. В нем идет речь о мелком чиновнике, который откладывает деньги, чтобы купить шинель. Он копит нужную сумму на протяжении долгого времени. Очень долгого времени. В день, когда он наконец становится счастливым обладателем шинели, ее у него крадут. Вскоре после этого он заболевает и умирает. Это типичный для русской литературы жизненный урок.

Я вас предупредила.

1. Как найти настоящего себя: «Анна Каренина» Льва Толстого

(Или «Не стоит бросаться под поезд»)

«Анна Каренина» попалась мне в руки, когда я была подростком. Это событие совпало с тем периодом моей жизни, когда я все отчаяннее хотела узнать о своих корнях. Не помню ни одного момента в детстве, когда моя фамилия не казалась бы мне крайне странной, непонятной и в конечном счете необъяснимой. Узнавать о людях со столь же удивительными именами и фамилиями было для меня большим облегчением. Меня никогда не смущали странные имена в русской литературе. Это было мне знакомо. Я чувствовала солидарность с ними. Не пугало меня и то, что я не могла с уверенностью произнести их вслух, потому что выросла, не зная никакого языка кроме английского. Однако я достаточно пожила с непроизносимым именем; я понимала, что это не так уж важно, даже если кому-то казалось иначе. «Вив Гроскоп. Что за странное имя?»

Я выросла в Сомерсете на юго-западе Англии, в семье, которая считает себя совершенно обычной, нормальной и британской. Абсолютно точно британской. Я неоднократно слышала это в детстве. История нашей семьи не содержала ни намека на иностранное происхождение. Мой дед родился в Барри на юге Уэльса. Бабушка — в Манчестере. Отец — из Лондона, а мать и вся ее семья — из Северной Ирландии. Никто не родился за границей. Я ведь уже говорила, что иностранцев в нашей семье не было? Прадед и прабабка с материнской стороны были из Северной Ирландии, а с отцовской — родились в Уэльсе или на севере Англии. Маленькой девочкой я встречалась с некоторыми из них. Иностранцев среди них не было. Как видите, я достаточно убедительно, на мой взгляд, доказала, что никаких иностранцев в нашей семье отродясь не было.

Все, что мы делали, было очень британским. Или английским. В разницу между тем и другим лучше не вдаваться. В основном все же британским — мой дед любил при случае подчеркнуть свою валлийскость. Да и маму, родившуюся в графстве Антрим [2], никто не хотел задевать. В детстве я проводила много времени с дедом и бабкой по отцовской линии. Дед, на протяжении тридцати лет державший бакалейную лавку, питал патологическую неприязнь ко всему иностранному, особенно еде. Лазанья, минестроне, чеснок — все это было «заграничной дрянью». В нашем доме любили то, что было предметом обожания владельца бакалейной лавки, предлагавшей широкий ассортимент полуфабрикатов: сухой мусс Angel Delight, заварной крем Bird’s, консервированный горошек. Это было гораздо безопасней заграничной дряни.

Единственным, что не встраивалось в этот образ консервированной, бакалейной, не подвергаемой сомнению британскости, была маленькая незадача с нашей фамилией; для меня это было загадкой — как можно быть такими закоренелыми британцами и носить фамилию Гроскоп. Я очень рано начала понимать, что что-то здесь не так. Еще до того, как узнала, что большинство членов семьи моего деда сменили написание своей фамилии с Groskop на Groscop. Так что кроме нас никого не звали Groskop. Еще одна загадка. Кого вы пытаетесь этим обмануть, думала я про себя, не забывая писать нашу фамилию через «c» на рождественских открытках для пожилых родственников, но каждый раз думая о том, как же все это странно.

Хитрый ход Гроскопов через «с» всегда казался мне совершенно безнадежным. Они сделали из фамилии, звучавшей по-иностранному, но все же доступной для восприятия, фамилию, звучащую по- иностранному и совершенно невероятную. В то время как мы, Гроскопы через «k», носили свой титул со спокойным достоинством — еще бы, мы не продались и не стали Гроскопами через «с»! — но, судя по всему, безо всякого интереса.

У семьи не было разумных версий о происхождении фамилии. Дед иногда был готов поговорить об этом, если зажать его в угол, но все кончалось нашими насмешками над тем, что она «уж точно не немецкая». Во время Второй мировой войны дед служил в Королевских военно-воздушных силах и согласился бы с происхождением своей фамилии из любой точки земного шара, кроме одной — Германии. В скором времени в школе я стала увлекаться языками и быстро поняла, что он был прав: немецкой наша фамилия быть не могла. В этом случае нас звали бы Гросскопф («большеголовые»). А мы были не Гросскопфами. Хорошо хоть так, думала я тогда. В качестве еще одной версии упоминалась Голландия. Но и в этом случае фамилия писалась бы по-другому. Высказывалась даже безумная идея, что мы происходим из Южной Африки — из языка африкаанс, который, как считается, близок нидерландскому. Мне было сложно в это поверить.