Почему евреи не любят Сталина - Рабинович Яков Иосифович (е книги txt) 📗
Нужно только на минуту вообразить себе антисемита Риббентропа, чокающегося с евреем Кагановичем, чтобы постичь всю бездну аморальности этих торговцев судьбами человечества. Разбойник из Берлина не только по-дружески чокался с разбойниками из Москвы, но даже чувствовал себя там словно в своей фашистской компании. Вспоминая об этом банкете, Риббентроп рассказывал впоследствии министру иностранных дел Италии Чиано, какие мысли обуревали его тогда: «Я чувствовал себя в Кремле словно среди старых партийных товарищей»…
Риббентроп был не единственным фашистом, который питал родственные чувства к большевизму. Им был и сам духовный вождь фашизма Бенито Муссолини, который в октябре 1939 г. авторитетно констатировал: «Большевизм в России исчез, и на его место встал славянский тип фашизма»… Большевики в долгу не остались. Сталин вложил в уста Молотова слова, которые вполне могли бы принадлежать Гитлеру или Муссолини. Вот эти слова Молотова в «Правде» от 1 ноября 1939 г.: «Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, – это дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война на уничтожение гитлеризма».
Эта жуткая по своей сути фраза была произнесена Молотовым в ответ на заверения Англии и Франции в том, что цель объявленной ими войны – «уничтожение гитлеризма». Она красноречиво подтверждает лицемерный характер политики Сталина и его окружения накануне Второй мировой войны.
28 сентября 1939 г. Молотов подписал еще один договор с Германией – «Германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией». Для ратификации его в Москве была созвана сессия Верховного Совета СССР.
В одной из частей своего доклада сталинский нарком иностранных дел сказал: «Правящие круги Польши немало кичились “прочностью” своего государства и “мощью” своей армии. Однако оказалось достаточным короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем Красной армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей». Если принять во внимание, что эти слова были произнесены вторым человеком Советского государства, то стоит ли удивляться тому, что политика – грязное дело? Особенно если она совершается людьми нечистоплотных взглядов и убеждений?
В сентябре 1939 г. Молотов передал личное поздравление германскому правительству по случаю вступления немецких войск в Варшаву.
Когда же в апреле 1940 г. в Москве стало известно о вторжении германских войск в Норвегию и Данию, он направил Шуленбургу послание, в котором выразил понимание такого шага и пожелал дальнейших успехов Германии в данном направлении. Молотов был единственным из советских политических лидеров, кому выпала сомнительная честь пожимать руку Гитлеру.
Но новый союзник СССР, фашистская Германия, не слишком заботился о точном соблюдении заключенных с Кремлем договоров и соглашений. По своим дипломатическим каналам Молотов получал сведения о готовившемся в Берлине нападении на Советский Союз. Он отказывался этому верить и, чтобы не раздражать Сталина, игнорировал эти настойчивые предупреждения. Велико же было его изумление, когда уже после свершившегося нападения Германии посол Шуленбург сообщил ему официальное объявление войны. Нарком иностранных дел смог выдавить из себя лишь жалкую фразу: «Чем мы это заслужили?»
22 июня 1941 г. в полдень советские люди услышали по радио взволнованный голос одного из своих вождей. Молотов поведал соотечественникам о нападении Германии на СССР и о начале войны. Он закончил свою речь словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Партийное руководство, пребывавшее в этот момент в шоковом состоянии, держало марку. Сталин впал в депрессию и несколько дней не появлялся в Кремле. Но советские люди знали: их дело правое и поэтому враг – еще в недавнем прошлом союзник и друг – непременно будет разбит. И неважно при этом, кто заварил кашу. Расхлебывать ее приходилось народу.
В годы войны Молотов по-прежнему находился па первых ролях в партии и государство. В ГКО на него были возложены главным образом дипломатические задачи. Вильям Стивенсон в своей книге «Человек, которого звали Неустрашимый», где повествуется о работе западных разведок во время Второй мировой войны, приводит следующий факт: в 1943 г. Молотов ездил за триста километров от линии фронта, чтобы вести с германским руководством переговоры о сепаратном мире. В остальном же деятельность заместителя Председателя Совнаркома и наркома иностранных дел СССР такова: он участвовал во всех межсоюзнических конференциях – в Тегеране (1943), в Ялте и в Потсдаме (1945), на которых решались вопросы о координации военных усилии и о послевоенном устройстве Германии, Польши и Балканского полуострова. В 1944–1945 гг. между СССР, США, Великобританией и Китаем проходили переговоры по созданию международной организации, которая была бы обязана следить за сохранением мира. Молотов принимал участие в разработке Устава ООН от советской стороны.
В этот период, когда Советский Союз приоткрыл свой «железный занавес», со вторым человеком Кремля могли познакомиться множество зарубежных политических и общественных деятелей. Позже в своих мемуарах они давали Молотову почти одинаковую характеристику. Неизгладимое впечатление произвел этот сталинский помощник на Черчилля, который писал о нем:
«Фигура, которую Сталин двинул теперь на престол советской внешней политики, заслуживает некоторого описания, которое в то время не было доступно ни английскому, ни французскому правительству. Вячеслав Молотов был человеком выдающихся способностей и хладнокровной беспощадности. Он пережил ужасающие случайности и испытания, которым все большевистские лидеры подвергались в годы победоносной революции. Он жил и преуспевал в обществе, где постоянно меняющиеся интриги сопровождались постоянной угрозой личной ликвидации. Это подобная пушечному ядру голова, черные усы и смышленые глаза, его каменное лицо, ловкость речи и невозмутимая манера себя держать были подходящим выражением его качеств и ловкости. Больше всех других он годился для того, чтобы быть представителем и орудием политики неподдающихся учету машины. Я встречал его на равной ноге только в переговорах, где иногда проявлялись проблески юмора, или на банкетах, где он благодушно предлагал серию традиционных и бессмысленных тостов. Я никогда не встречал человека, более совершенно представляющего современное понятие робота. И при всем том это все же был, видимо, толковый и остро отточенный дипломат… один за другим щекотливые, испытующие, затруднительные разговоры проводились с совершенной выдержкой, непроницаемостью и вежливой официальной корректностью. Ни разу не обнаружилась какая-либо щель. Ни разу не была допущена ненужная полуоткровенность…
Переписка с ним по спорным вопросам всегда была бесполезна и, если заходила далеко, кончалась лганьем и оскорблениями. Только раз я как будто видел у него нормальную человеческую реакцию. Это было весной 1942 г., когда он остановился в Англии на обратном пути из Соединенных Штатов. Мы подписали англо-советский договор, и ему предстоял опасный полет домой. У садовой калитки на Даунинг-стрит, которой мы пользовались для сохранения секрета, я крепко взял его за руку, и мы посмотрели друг другу в лицо. Внезапно он показался глубоко взволнованным. За маской показался человек. Он ответил мне таким же рукопожатием, и это было жизнью или смертью для многих…»
Чарльз Болен, бывший одно время американским послом в Москве, вспоминал о Молотове:
«Подозрительный по природе и благодаря сталинской выучке, он не рисковал. Где бы он ни был, за границей или в Советском Союзе, два или три охранника сопровождали его. В Чеквере, доме британского премьер-министра, или в Блэйтер-хаусе, поместье для важных гостей, он спал с заряженным револьвером под подушкой. В 1940 г., когда он обедал в итальянском посольстве, на кухне посольства появлялся русский, чтобы попробовать пиццу.
