Великий Бисмарк. Железом и кровью - Власов Николай (читать книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Интонации Бисмарка в письмах к Герлаху становились более жесткими. В мае 1857 года он написал серию посланий, в которых уже открыто заявлял о несогласии со своим бывшим покровителем. Разрыв с «камарильей» начинал обретать зримые черты. «Я не могу согласиться с Вашими взглядами на внешнюю политику, которые заслуживают упрека в игнорировании реальности, – писал Бисмарк. – Вы исходите из того, что я приношу принцип в жертву человеку, который импонирует мне (…) Если Вы подразумевает Францию и принцип легитимности власти, то я признаю, что полностью подчиняю этот принцип моему прусскому патриотизму; Франция интересует меня постольку, поскольку она реагирует на ситуацию в моем Отечестве, и мы можем вести политику лишь с учетом той Франции, которая есть в наличии, но не исключать ее из комбинаций. (…) Подчинять интересы Отечества чувству любви или ненависти к чужаку, на это не имеет права даже король, по моему мнению, хотя в этом он несет ответственность перед Богом, а не передо мной». Представлять себе Наполеона как воплощение революции по меньшей мере нелепо, на деле он является абсолютным властителем, который мало чем отличается от других монархов Европы. Идея о том, что Пруссия является извечным врагом Франции, глупа и вредна, она недопустима в международной политике: «Я определяю свое отношение к иностранным правительствам, основываясь не на стагнирующей антипатии, а на их пользе или вреде для Пруссии».
«Я не требую, – продолжал Бисмарк, – чтобы мы заключили союз с Францией и замышляли заговор против Германии. Однако не было бы более разумным придерживаться дружеских, а не холодных отношений с французами, пока они оставляют нас в покое?» Противостояние с Францией является не только бессмысленным, но и опасным, поскольку выгоду из него извлекают другие державы. Гораздо более опасным противником является Австрия: «Я хочу спросить Вас, есть ли в Европе кабинет, который имеет в большей степени естественную и врожденную заинтересованность в том, чтобы Пруссия не стала сильнее, а ее влияние в Германии упало; кабинет, который преследует эту цель более активно и умело?»
И далее прусский посланник перешел к резким упрекам в адрес внешней политики Пруссии в целом: «Можете ли Вы назвать мне цель, которую ставит перед собой наша политика, или хотя бы план на несколько месяцев вперед? Знает ли кто-нибудь, чего он хочет? Знает ли это кто-нибудь в Берлине, и верите ли Вы в то, что у руководителей других больших государств также отсутствуют позитивные цели и идеи? Далее, сможете ли Вы назвать мне хотя бы одного союзника, на которого Пруссия могла бы рассчитывать, если сегодня начнется война, или который вступился бы за нас при оказии, или сделал бы что-нибудь для нас, потому что рассчитывает на нашу помощь или боится нашей вражды? Мы – самые добродушные, безопасные политики, и все же в нас никто не верит, нас считают ненадежными товарищами и неопасными противниками»[128]. И в завершение этой мысли, в следующем письме: «Пассивную безыдейность, которая счастлива тому, что ее оставляют в покое, мы не можем позволить себе в центре Европы. Она опасна для нас сегодня так же, как и в 1805 году, и мы станем наковальней, если не сделаем ничего ради того, чтобы стать молотом»[129].
Идеи, высказывавшиеся Бисмарком, были вполне разумны. На протяжении всего предшествующего десятилетия в Европе в сфере международных отношений постоянно происходили значительные потрясения. Революция 1848 года, встряхнувшая практически весь континент, попытки объединения Германии и Италии, Восточный вопрос, Крымская война, целый ряд кризисов и конфликтов более мелкого масштаба – европейская система государств находилась в подвижном состоянии, где соотношение сил менялось едва ли не каждый год. Такая обстановка давала в руки каждому из игроков шансы, но одновременно создавала массу угроз. Политика «камарильи», заключавшаяся в том, чтобы сознательно отказаться от всех предоставлявшихся шансов, была едва ли не самой худшей стратегией из возможных, поскольку вела Пруссию в весьма опасную изоляцию.
Эта переписка, по всей видимости, окончательно убедила лидеров «камарильи» в том, что их протеже вышел из-под контроля. Беспринципный авантюризм, предательство общенемецких интересов, карьеризм – вот далеко не полный перечень грехов, в которых упрекали прусского посланника. «Бисмарк постоянно использует и злоупотребляет своими соратниками, – писал в эти дни один из видных консервативных деятелей граф Пурталес. – Они для него почтовые лошади, на которых он едет до следующей станции»[130]. Упрек, который трудно признать совершенно необоснованным – отношение Бисмарка к своим сподвижникам как к инструментам, с помощью которых он достигал своих целей, впоследствии будут отмечать многие.
Отсутствие четкой цели и плана прусской политики, на которое жаловался Бисмарк, имело по крайней мере одно позитивное последствие для него. В условиях, когда пропасть между ним и его покровителями расширялась с каждым месяцем, это давало ему необходимую свободу действий для того, чтобы проводить собственную политику, по-прежнему направленную на жесткое противостояние с Австрией. Его оппонентом весной 1855 года стал граф Иоганн Бернгард фон Рехберг-унд-Ротенлевен, шваб по происхождению. Маленький человек в очках и с аккуратной прической, Рехберг был профессиональным дипломатом, отличавшимся, однако, достаточно бурным темпераментом. Уже вскоре после своего прибытия он вызвал Бисмарка на дуэль. Хотя последняя по инициативе австрийского посланника и не состоялась, отношения остались весьма напряженными. Как пишет Р. Шмидт, «фактически Бисмарк не упускал ни одной возможности действовать наперекор, злить Австрию и выставлять Германский союз на посмешище»[131]. К примеру, когда Рехберг решил отправить на заслуженный отдых двух пожилых чиновников, Бисмарк употребил массу усилий для того, чтобы доказать, что оба они большую часть жизни находились на австрийской службе, а значит, пенсию им должна платить именно Австрия. В июне 1857 года дело дошло до прямого ультиматума: прусский посланник, не имея на то никаких полномочий из Берлина, заявил своему австрийскому коллеге, что если тот и дальше будет проводить антипрусскую линию в бундестаге, то это приведет к конфронтации. В частности, заявлял Бисмарк, в случае войны Пруссия не придет на помощь монархии Габсбургов. Чтобы усилить моральное давление на Рехберга, он часто показывался на людях с послами Франции, России и Сардинии, у каждой из которых были свои счеты к Австрии.
Самодеятельность прусского посланника не могла не вызвать новую волну недовольства в Берлине. Получив из Вены официальную жалобу на действия Бисмарка, Мантойфель заявил: «Я готов подписаться под всем, что граф Буоль пишет в этом письме. Возня во Франкфурте жалка и отвратительна»[132]. Сам дипломат, чувствуя сгущающиеся над его головой тучи, писал в декабре 1857 года Герлаху: «В первые годы моего пребывания здесь я был любимцем, сияние королевского расположения ко мне отражалось от лиц придворных. Все изменилось; то ли король понял, что я такой же обычный человек, как и все остальные, то ли услышал обо мне плохое, возможно, правду, потому что на каждом можно найти пятна. Короче говоря, Его Величество реже имеет потребность видеть меня, придворные дамы улыбаются мне прохладнее, господа пожимают мне руку более вяло, мнение о моей пригодности изменилось в худшую сторону (…) Я не испытываю потребности нравиться многим людям, я не страдаю современной болезнью, стремлением к признанию, а расположение двора и людей, с которыми я общаюсь, я изучаю скорее с точки зрения антропологической науки, нежели личных эмоций. Такое хладнокровие не умножает число моих друзей, а жизнь за рубежом ослабляет мои связи с ровесниками и людьми моего круга, с которыми я был в хороших отношениях до тех пор, пока не подался в политику»[133].
Однако расположение короля к тому моменту уже мало что значило. Осенью 1857 года у Фридриха Вильгельма стали очевидны признаки помрачения рассудка. Прусская столица к тому моменту утопала в интригах. Как писал В. Рихтер, «весь политический Берлин напоминал термитник, в боковых ходах которого ориентировались лишь посвященные, где все кишело шпиками и шпионами и агенты Мантойфеля, например, вскрывали конверты с депешами, которые курсировали между королем и министрами. Это была запутанная игра в передних и на черных лестницах»[134]. Имя Бисмарка, который стал к этому моменту самостоятельной величиной, постоянно всплывало в ходе этих интриг, увеличивая число противников дипломата даже без его непосредственного участия.
