Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию - Дубов Николай Иванович (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
— А как бороться с безответственностью, когда она уже образовалась?
— Не замалчивать её, а говорить во весь голос. И во всех случаях. Чтобы новые поколения видели всю опасность безответственности для всех и каждого. Новое поколение отметает заблуждения и ошибки предшествующих… Правда, оно насаждает новые заблуждения и совершает новые ошибки, но и они, в свою очередь, конечны.
— Утешил! Димка-то у меня не в будущих поколениях, а сейчас.
— Я не собирался тебя утешать. Утешения нужны слабым. Это всего лишь способ отвлечь от трудного и сложного. Сильным нужно понимание.
— Вот я и хочу понять, почему Димка стал распутным.
— Ты ищешь однозначного ответа, а его нет. Если человек вырос в убеждении, что мир создан для него и вращается вокруг его особы с единственной целью доставлять ему удовольствие, и если к этому добавить обычно невысокий уровень культуры у таких людей и падение культуры чувства, то…
— Что ещё за культуру ты придумал?
— Придумал не я, а человечество… С того времени, как наш пра-предок, размозжив голову сопернику, за волосы втаскивал избранницу в свою пещеру, прошли десятки тысяч лет. Все эти тысячелетия человек не только умнел и учился делать вещи, он инстинкт продолжения рода обращал в чувство любви, лелеял и развивал культуру этого чувства. И достиг в том высочайшей человечности. Он укротил дикий и грубый акт детопроизводства, облагородил его и путь к нему украсил так, что он превратился в дорогу счастья. Конечно, физическая близость сохранила свое значение, но чувство стало настолько могущественным, что иногда, и не имея физического завершения, оно так преображает человека, что он оказывается способным на самые высокие взлеты духа и поступки, потрясающие других своим благородством и красотой. Примеров, я думаю, приводить не надо. История и литература полны ими.
Шевелев согласно покивал.
— Вернёмся к теме… «Сколько веков поют влюбленные своим избранницам…» Но поют по-разному. У каждого своя песня. Какая ни на есть, но непременно своя! А как только её одалживают у других, насущный хлеб любви подменяется муляжом… Хорошо, если я ошибаюсь, но мне кажется, у многих, во всяком случае у некоторых, теперь эту песню исполняют электронно-механические устройства. Влюбленные молчат, за них говорят транзисторы, магнитофоны и проигрыватели. А если всё уже сказано, то, не тратя лишних слов, можно переходить к делу… Сладостная судорога близости становится всё доступнее и происходит всё с меньшими душевными затратами. Или вообще без них. Как у кур и петухов. Им просто нечего тратить. Они не понимают, что любить означает не брать, а отдавать другому всё лучшее в тебе, а не только тело. Когда отсутствует культура чувства, любовь отделяется от акта соития. Духовная нищета партнеров делает не так уж важным, кто партнер, — сегодня может быть один, завтра другой… Человечество судорожно мечется в поисках самого себя и своего будущего, а они озабочены сменой партнеров… На могучем потоке жизни, как ни глубок он, всегда поверху плавает и пена, и бытовой сор… Нет, я не причисляю к нему Димку. Пока, во всяком случае. Ты считаешь его распутным. Я так не думаю. У него нет царя в голове и отсутствует культура чувства. Влюбляясь, а вернее, увлекаясь, он каждый раз совершенно искренне убежден, что вот это и есть большое, настоящее, на всю жизнь. Потом оказывается, что этого чувства «на всю жизнь» хватило только до угла. И он начинает сначала…
— Но так ведь можно без конца? Как же это назвать?
В кухню вошла Зина.
— Уснула, — сказала она. — И сон как будто спокойный…
— Слава богу! — сказал Устюгов. — Тогда я, наверно, пойду, а то совсем заболтался…
Когда Устюгов вышел из подъезда, от каштана на газоне отделилась долговязая тень.
— Как мама, дядя Матвей? — хрипло спросил Димка.
— Ей лучше. Она уснула.
Устюгов шагнул и остановился, сжав кулаки.
— Эх, если бы ты не был сыном своей матери! — с сожалением сказал он и зашагал прочь.
Варя оправилась, все вошло в норму. Шевелев никогда не заговаривал о Димке и его делах, старался, чтобы и другие не касались этой взрывчатой темы, однако совсем избежать её было нельзя. Примчался на своей «Ладе» Борис.
— Что вы тут судилище над Димкой устроили? — сказал он. — Вчера он проторчал у меня весь вечер, размазывал слюни. Конечно, глупо, что он устроил этот спектакль: ах, я тебя больше не люблю, полюбил другую… Тоже мне трагедия! Ну, полюбил и люби на здоровье. Зачем об этом кричать на весь свет? Так он дурак, что с него взять!
— Только дурак? — спросила Варя.
— Конечно, дурак! Если б шито-крыто, или ему самому, или той бабе надоело бы, так и кончилось бы ничем…
— Ты это и своей Алине проповедуешь? — спросил Шевелев.
— При чем тут Алина? Я говорю вообще.
— Ага, — сказал Шевелев, — у тебя, значит, две морали — одна для Алины, другая для себя, вообще… Удобно!
— Не надо меня подлавливать, батя! Сейчас не тургеневские времена. Ах, дворянское гнездо, ах, тургеневские девушки! Меня и в школе тошнило от этого занудства. Где эти гнезда, где эти девушки? Мы рационалисты, прагматики и ценим реальные вещи, а не словесную трескотню…
— Золото, — сказала Варя, — во все времена считалось драгоценным. Сейчас ведь тоже?
— Ещё бы! — усмехнулся Борис. — Только его нет в обращении.
— Его нет в денежном обращении. В человеческом обращении есть. Это, по-моему, любовь, дружба, верность… К человеку приходит любовь. Это всё равно, будто он нашел золотой самородок. Конечно, золотую монету можно разменять на медяки. Вместо одной будет целый ворох. Только человек от этого не станет богаче. Он обменяет драгоценность на множество стертых, позеленевших медяков…
— Все это очень красиво, мамочка, и я не собираюсь оспаривать. Хотя, по-моему, деньги есть деньги, важно, что на них можно купить, а не какие они… Я хочу о деле… Ну, Димка — балбес, наделал глупостей, но разве за это обязательно выгонять из дома?
— Никто его не выгонял, — ответил Шевелев. — Он довел мать до приступа, я сказал ему, чтобы убирался, не путался под ногами. Только и всего.
— Тогда порядок. Может, нужны какие лекарства?
Лекарства не были нужны.
— Да, за разговорами я совсем забыл. — Борис пошел в прихожую, вернулся с коробкой конфет, протянул её матери. — Вот тебе немножко сладенького. Говорят, сладкое укрепляет сердечную мышцу… Сделано по спецзаказу, но мне достали.
Димка снова стал приходить к родителям. Держался он без тени вызова и бравады, рассказывал о новых загадках и тайнах, которые потрясали его воображение, но о своих семейных делах не заикался. Только однажды он осторожно спросил, не будет ли мамочка против, если он — не сейчас, как-нибудь потом — приведет Милу: она очень хочет познакомиться.
— Нет! — твердо сказала Варя. — Ни сейчас, ни потом. Я не хочу знать лучшую подругу, которая предала свою подругу. Если она появится, я должна буду сделать то, чего не сделала Леночка, — дать ей пощечину.
О самой Леночке Варя то и дело спрашивала Зину, огорчалась тем, что та не приходит, и собиралась сама поехать к ней, однако каждый раз Шевелев и Зина решительно восставали. Сама Зина побывала у Лены. Та держалась молодцом, рвалась к ним, но не решалась: Димка специально приезжал, чтобы рассказать о приступе и предупредить, что матери опасно любое волнение. В конце концов Варе удалось уговорить Зину — та дала знать Леночке, когда Шевелева заведомо не будет дома, Леночка приехала, и они дружно все оплакали. От этого ничто не изменилось и измениться не могло, но и Варе и Леночке стало как бы легче: они убедились, что их взаимная привязанность не нарушилась и не ослабела. Леночка по-прежнему любила Димку и не хотела слышать о нём ничего дурного. О любимой подруге Миле она не поминала.
Встреча с Леночкой не вызвала никаких дурных последствий, она снова стала забегать к Шевелевым, только несравненно реже, а когда стало известно, что Димка и Мила расписались, перестала бывать совсем.
