«Горячие» точки. Геополитика, кризис и будущее мира - Фридман Джордж (читать книги онлайн бесплатно регистрация TXT) 📗
Хотя идея автоматического оружия витала в воздухе уже достаточно долгое время, техническая возможность его выпуска в массовом масштабе до поры до времени отсутствовала. Концепции нового оружия, единичные или опытные образцы были практически бесполезны без промышленного производства. Поступление же тысяч пулеметов на вооружение армий делало реальным применение совершенно новых методов ведения войны. Как и массовое производство других вещей: консервированных продуктов питания, артиллерийских снарядов (вместо ядер), грузовиков и экскаваторов. Индустриальная революция вместе с научно-техническими достижениями коренным образом изменила войну во всех аспектах, на порядки увеличив возможное число жертв любых боевых действий.
Немаловажным фактором, придавшим современным войнам беспрецедентно ожесточенный характер, стала и готовность людей драться, убивать и быть убитыми во имя каких-то идеалов, провозглашаемых государством. Все мировые технические достижения не привели бы к той кровавой бане, если бы солдаты не были бы готовы на психологическом уровне поставить интересы своей нации выше собственных, индивидуальных. И не стали бы воспринимать государство как материальное воплощение национальной идеи. Нация теперь значила гораздо больше, чем просто общность людей, говорящих на одном языке. Нация явилась моральной связью между ними, моральным обязательством и одновременно административной системой. Моральные обязательства отдельного человека перед нацией произросли из многих концепций эпохи Просвещения — от идеи общественного договора до романтизации искусства, зависимого от языка общения. Идея главенства индивидуальных прав, свобод и обязанностей оказалась в подчиненном положении по отношению к идее национальных интересов. И ничто не отразило эту подчиненность лучше, чем реализованная концепция массовых армий, основанная на тех или иных вариантах всеобщей воинской повинности.
В прошлом армии представляли собой некие, зачастую разношерстные, объединения насильно мобилизованных людей и наемников. Теперь же они состояли из солдат-граждан, действующих на основании своих моральных принципов. Армии стали материально олицетворять национальный дух. Уклонение от выполнения «воинского долга» стало расцениваться как предательство Родины, как предательство своего народа, то есть своей души. Административная система организации наций, материальное воплощение политической организации общества были доведены до совершенства в деле военного строительства. Армия превратилась в «плоть от плоти народной», стала непременным атрибутом нации. Нация же все более походила на военную структуру. Поэтому обычные люди были готовы умереть, даже продолжать умирать за свою нацию, которая стала некоей трансцендентальной нравственной вершиной, принципом, сочетавшим в себе армию и долг, гордость и честь. Солдаты воспитывались чуть ли не с детства с представлением, что лучше погибнуть, чем изменить этим принципам. Подобный моральный императив в большей степени господствовал в зрелых мононациональных государствах, таких как Германия, Франция или Великобритания, чем в многонациональных империях. Но даже в Австро-Венгрии этот принцип в достаточной мере завладел ее ядром — австрийцами. В Российской империи его привлекательность была меньшей, поэтому режим в конце концов пал [13].
Смерть всегда сопутствовала войне, но Первая мировая изменила масштабы истребления живой силы, скорость, с которой гибель настигала сражающихся, а также вероятность умереть на поле боя. То, что в ходе этой войны за относительно короткие промежутки времени было убито такое огромное количество людей, причем убито безобразно «эффективно», наглядно выявило не только беспрецедентный размах военных действий, но и принципиально иные моральные взаимоотношения между человеком, его смертью и государством. Количество убитых перешло в новое качество. Смерть во многом и на многих уровнях перестала восприниматься как трагедия. Когда за день погибают десятки тысяч, убийство становится чем-то обыденным, даже банальностью. Когда это происходит день за днем, смерть перестает шокировать души, быть табу, превращается в рутину.
Желание и решимость европейцев убивать в массовом порядке, их готовность погибнуть изменили в человеческом обществе всё и навсегда. Но полное истощение вместе с прибытием на театр военных действий миллионов американцев, которые к тому моменту отнюдь не были опустошены месяцами и годами окопной войны, привело к концу Первой мировой. На Восточном фронте она закончилась раньше. Солдаты Российской армии не были подвержены такому промыванию мозгов «в духе Просвещения», они терпели до поры до времени, а затем восстали. Стремление отправиться домой оказалось для них более значимым и важным, чем национальная гордость. На западе война продолжалась до конца 1918 года. Одна вещь оказалась общей для обеих воевавших сторон: солдаты противоборствующих армий сперва почувствовали облегчение, а потом то, что их предали.
В результате все стороны достигли совсем не того, к чему стремились в начале военных действий. Германия не устранила угрозу войны на два фронта, Франции не удалось расчленить Германию. Случилось то, что ожидалось меньше всего: распались четыре империи — Германская, Австро-Венгерская, Российская и Османская. А это привело к вычленению новых ярко выраженных наций, которые до того были в большей степени растворены в многонациональных империях.
Европа после Первой мировой войны
Окончание Первой мировой войны представляло собой триумф национального самоопределения. Нации, которые до этого входили в состав империй, оказались суверенными — независимо от того, готовы они были к независимости или нет. И им пришлось заняться стратегическим планированием своего будущего — очень тяжелая задача для стран, у которых не было своей национальной государственности (пусть даже тиранической диктатуры) на протяжении многих поколений. Польша возродилась как самостоятельное государство после более чем столетнего небытия. Общий язык и господство католичества, связывавшие поляков друг с другом все это время, способствовали национальному возрождению. Шопен и другие польские романтики от искусства обеспечили существование национальной гордости и идентичности еще с начала XIX века.
Но другие народы, например эстонцы или румыны, испытывали существенно бóльшие трудности в осознании того, что значит быть нацией. Еще сложнее дела обстояли в странных геополитических образованиях, появившихся в результате заключения всевозможных международных договоров. Чехи и словаки оказались гражданами одного общего государства. Все славяне Западных Балкан стали югославами, что вообще было чревато будущими конфликтами, так как под одной крышей были объединены испытывавшие взаимную неприязнь и даже ненависть католики, православные и мусульмане [14]. Европа была переполнена независимыми национальными государствами, народы которых хранили многовековые взаимные обиды. В дополнение ко всему война ничего не решила на западе континента. Да, в головах витало представление о том, что осознание ужасов Первой мировой должно положить конец всем войнам в Европе. Но наиболее проницательные наблюдатели — такие как маршал Фош — уже тогда понимали, что окончание этой войны было всего лишь перемирием, которое, как оказалось, продлилось только 20 лет.
Европа по большому счету проиграла. Экономика европейских либеральных демократий была сильнейшим образом подорвана, их народы полностью разуверились в своих лидерах. Особо горькие чувства испытывали немцы, как народ страны, потерпевшей поражение: презрение к режиму, который вверг государство в позор, ненависть к силам, предавшим страну и воткнувшим ей нож в спину. В России произошли революционные изменения, которые привели к власти маргинальное экстремистское движение — марксизм. Послевоенный европейский хаос хотя и не был сопряжен с насилием в такой степени, как во время войны, но нес в себе еще большие угрозы. Европа была бурлящей, истощенной, обиженной, оскорбленной и проигравшей.
