Черный Дом - Петухов Юрий Дмитриевич (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
— Вы этих хороших гоните на… — мягко и доброжелательно ответил мне доктор, не дослушав до конца, — и на порог не пускайте. И успокойтесь, теперь все нормально будет, там, в 4-ой Градской все сделают лучшим образом, не она первая.
— Может, в Бурденко? — посоветовал я. — Она там лежала, щитовидку резали.
— Нет, — отрезал он. — Нельзя рисковать, в 4-ой все отлажено, четко. Только туда!
Его диагноз подтвердили сразу. Есть все же хорошие люди и среди врачей, зря я костерил всех, зря. Из приемной — в отделение, на четвертый этаж, подготовка к операции. Я не мог уйти, не мог бросить… правда, на формальности ушло еще около часа, но все разрешилось, я не имел права медлить. Моложавый хирург заверил:
— Мы в день две-три таких операции делаем, не волнуйтесь, через пятьдесят минут все будет в норме. Вы можете подождать.
Конечно, я остался ждать. Я бродил под окнами, топтал желтую палую листву и сам сосал валидол. Сколько сразу свалилось на мою голову за эти короткие дни. Нервы не выдерживали. Но я не давал им воли. А как светило солнце, как золотило все вокруг! Мне надоело бродить, и я уселся на лавочке у входа совсем в другое отделение. Туда почему-то все время вели и тащили каких-то изуродованных людей в кровоточащих бинтах и повязках, я ничего не понимал. Потом вышла женщина с подростком — у него были обвязаны голова и нога.
— Садись! — рявкнула она на сына. И ткнула в плечо — тот прямо рухнул на лавочку рядом со мной. — Отдышись!
Парень и впрямь был загнанный, бледный, тяжело дышал.
Я ничего не спросил. Но женщина сама пояснила:
— Три осколка вытащили из башки. И ногу вправили! — Она дала парню по шее, не сильно, но хлестко. — Вот дурак, полез в эту мясорубку, поглядеть захотелось! Я те вот дам еще дома!
— Сегодня, что ли? — переспросил я бестолково.
— По ушам дам сегодня! — улыбнулась она. — А зацепило его еще вчера, боялся идти. Видали, сколько понатащили сюда?
Я кивнул головой, я только сейчас понял, что все покалеченные и забинтованные — ОТТУДА! Черный Дом преследовал меня и здесь.
— Мне пора, — извинился я. И встал.
Операция затягивалась. Она закончилась на час позже. И переволновался я изрядно.
Но вот наконец прикатили кровать. Мать лежала и улыбалась. Она уже не была бледной, она ожила. Это было чудом. Я чуть не закричал от радости. Подошел к доктору:
— Ну как?
— Все в порядке! Все нормально. Да вы не волнуйтесь, поезжайте домой.
Нет уж, я должен был убедиться, что ей и на самом деле лучше, что опасность миновала. Больше двадцати минут мне не дали просидеть у кровати. Но я видел — она именно ожила, она вернулась с того света.
— Ну вот, а ты не хотела, а ты боялась, все упрашивала, чтоб без операций! — шептал я. А она говорила:
— Я почти ничего не помню: как привезли, как ехали, что было в приемном покое… только в операционной просветление пришло. Но почему так долго? Почему, ведь все говорят, что такие операции очень быстро делают, и доктор говорил?
Я еще не знал, что через три дня у нее случится инфаркт — со стимулятором, что она еле выживет, натерпится такого, что и не описать, не знал. Но я видел, что сейчас она не умерла, не погибла — и одно это уже было главным, самым важным.
— Иди! Тут нельзя долго!
Я поцеловал ее. Сказал, чтобы спала, отдыхала. И ушел. Теперь я знал, почему светило так ярко солнце, золотило листву и весь мир. Нет, Бог не отказался он нас. Он был с нами, как и всегда. И было много смертей за эти дни, тысячи. Но одна жизнь сохранилась, жизнь моей мамы. Нет, Он не наказал нас, а лишь послал за черствость, бездушие, за все мое нехорошее — испытание. И дал его вынести. И мне. И ей. С нами Бог — так всегда я верил. Так было высечено на гербе России — том, подлинном гербе. И Он никогда не оставлял нас. А значит, все наладится, надо только перетерпеть, надо быть мужественным и твердым. Надо делать свое дело.
И надо теперь, когда черная пустота отступила, ехать туда — к месту жесточайшей трагедии XX века, к огромной братской могиле, к Черному Дому. Только туда!
И опять незримая сила тянула меня идти через Новый Арбат, будто заколдованная дорога, будто иной нет! И я шел пешком, хотя троллейбусы ходили, легковушки шныряли… и опять шли и туда и сюда толпы — огромные, равнодушные, жующие толпы с пустыми нерусскими глазами — никакой тебе демократической истерии, никакой вакханалии. Абсолютное равнодушие. Никто даже вверх голов не задирал, не смотрел на обгоревшие, изрешеченные этажи небоскребов. Никому ничего не было нужно. Вот так и погибают великие империи, так уходят в ничто великие цивилизации — когда огромному большинству проживающих в них, составляющих их становится ничего не нужно кроме жратвы, питья, баб и развлечений. И превращаются великие нации в жующие толпы, которым все одно, кто правит ими — хоть немец, хоть штатник, хоть иудей. Достоевский предвидел это, он все описал еще сто с лишним лет назад, создав образ Смердякова. И вот она — массовая, тотальная смердяковщина! Зомбированные жующие трупы! Да, мне казалось в те часы, что Москва превратилась в город ходячих мертвецов, что все живое истреблено, выжжено, расстреляно.
Но я ошибался. Я ожидал увидеть у стен Черного Дома примерно тех же дебилов, что видел вчера. Нет! «Молодым демократам», видно, надоело все это «шоу», и их там не было — никого не убивают, не льются реки крови — скушно им, вот и ушли! А стояли совсем другие люди. Стояли оттесненные от Черного Дома загородками, кольцом усталых и грязных пулеметчиков, навоевавшихся вдоволь за вчерашний вечер и сегодняшнюю ночь. Стояли группками, кучками, говорили, обсуждали что-то.
А Дом и впрямь был Черный, страшный, обгоревший. Он казался нереальным посреди живущего обычной жизнью города. Широченная оплавленная почерневшая свеча. А рядом обгоревшая, зияющая пустыми провалами окон «мэрия», обломки, битое стекло. И оцепления. Еще вчера, хоть и под огнем, но можно было прорваться, пробежать к Дому Советов. А сегодня стояли несколько колец оцепления, бронетранспортеры, танки. Все было кончено. И людей не пускали ТУДА! Слишком много трупов, слишком много крови — многометровые штабеля, месиво кровавое… Ни одного корреспондента, ни одного «постороннего». Никто не знает теперь, сколько дней или недель «похоронные команды» вывозили тайком останки тысяч расстрелянных, сожженных заживо. Ведь убивали не только во время штурма, но и потом — массовые расстрелы на стадионе, в подвалах, в переулках и тупиках, на лестничных клетках. Озверевшие каратели мстили за свою трусость, отводили душу. Но не о них речь, с ними время разберется.
А сейчас стояли кучки — человек по тридцать, по пятьдесят. Я ходил от одной к другой, прислушивался. И удивлялся — нет, не выбили еще всех Русских, не передушили, не пережгли. Везде со страшной силой, не боясь ни охранников, ни шпиков, ругали колониальный режим, поливали отборным матом убийц-карателей, «гвардейцев», омоновцев, спецназовцев, американских инструкторов, руководивших подавлением восстания, бейтаровцев, министров, президента — всех причастных к кровавому злодеянию. Несли так, что волосы дыбом вставали — без оглядки, без сомнении, без страха. Нет, режиму не удалось запугать Народ. И навряд ли удастся. Правда, режиму было не до уличных ругателей — режим праздновал, отмечал пышными застольями свою «победу». Ликовали все, сидящие на народной шее, ликовало антирусское телевидение, исходило злобно-победным шипом и восторженными визгами, ликовало радио, ликовала пресса демократическая, нерусская, составляющая ядро пятой колонны… ликовала вся антирусская, колониальная накипь. И притаился в глухом молчании Русский Народ, замер по городкам, селам, районам, выжидая — чего же будет. Но не молчали собравшиеся здесь, у Черного Дома.
— Эй, глядите, — выкрикнул вдруг один, — хасиды!
— Празднуют! — недовольно прохрипел другой. Я обернулся — вдоль оцепления ехали три зеленых армейских грузовика с открытыми кузовами. В первом и впрямь сидели бородатые личности в черных костюмах и черных шляпах, махали какими-то ветками, хохотали торжествующе, глядели свысока, презрительно — их власть в России.
