Третья молодость - Хмелевская Иоанна (чтение книг txt) 📗
Отпилил, меня не убил, а тут и солнце взошло. Обозрела я местность и от души похвалила себя за упрямство. Кое-как я выехала из пней и рытвин и выбралась на более цивилизованную поверхность, но дивилась себе, пожалуй, не меньше, чем Мареку. Во всяком случае, я выполнила задание и образцово отработала долг — выпуталась из этой дикой пуши. Красиво там, ничего не скажешь, только вот условий для езды нет.
К полудню мы вернулись на Окмин. Поставила я машину где пришлось — под первым же кустом, и позволила себе расслабиться. Больше суток езды по просёлкам и эмоции у старых мостков, где вязали плоты, — имею право и отдохнуть. Тут-то моё сокровище критическим оком обозрело нашу тачку и вежливо, в самом деле вежливо, хоть и с нажимом, попросило меня поставить её иначе, ибо стоит она сикось-накось и некрасиво. Поистине этот человек не знал меры…
Я впала в вялое бешенство и отказалась — под страхом смерти до вечера к тачке не притронусь, упала на надувной матрас и в три секунды заснула мёртвым сном. Не знаю, кто из них надул мне матрас, во всяком случае, Марек угомонился — сообразил хотя бы временно оставить меня в покое.
Через четыре часа я проснулась и охотно выполнила его пожелание, хоть и не выношу педантизма.
Позднее божество снова проявило свои достоинства, и моё восхищение окрепло. Мы на время взяли у крестьянина плот, на который Марек водрузил мачту из сухой сосенки. А к ней прикрепил мою купальную простыню и таким манером превратил плот в парусную лодку. И хотя против ветра она не желала двигаться, да и лавировать было нелегко, но по ветру мчалась как черт.
А потом я вообще перестала что-либо понимать. Мне показалось, Марек умеет управляться с парусом, сам же хвалился. И вот мы очутились на Зегжинском заливе, где у Доната была нормальная парусная лодка. Не знаю, какого типа лодка, не разбираюсь в этом совершенно, — на ней установлены два полотнища. Донат куда-то отлучился, а мы, я и Марек, отправились с Янкой, отнюдь не скрывавшей своего полного неумения, в плавание. Мне и в голову не пришло беспокоиться — ведь Марек знаток. Короче, села я в лодку с полным доверием. На заливе гулял ветер и была небольшая волна.
Парусным спортом я не занималась, но когда-то держала в руках руль и даже с парусом управлялась. Господом Богом клянусь, уверенней я чувствовала бы себя в лодке одна. Марек с Янкой вытворяли такое, что превосходило всякое человеческое разумение. Я заорала и потребовала тотчас же вернуться, однако изменить направление тоже надо уметь, это даже я понимала. Воистину промысел Божий, что им не удалось меня утопить. Позже Марек, естественно, поведал: все из-за Янки, она что-то не так делала. С грехом пополам я удержалась от вопроса — на кой черт тогда он её просил это делать? Вроде бы собирался сам вести «Дар моря». И в конце концов, умел он или нет управлять парусной лодкой?
А на вёслах Марек продемонстрировал высший класс. Мы заплыли довольно далеко, озеро узкое и длинное, возвращались против ветра. Я сидела на корме, мы разговаривали о чем-то интересном, и вдруг до меня дошло — плывём мы не меньше часа, камыши бегут назад, он все время гребёт против ветра и против волн, говорит со мной и даже не задыхается. Боже милостивый, как будто и не работает — машина, а не человек! Я онемела от стыда: как я могла выкапывать мелкие недостатки перед лицом такого совершенства?..
Вообще на Окмине я пережила немало противоречивых чувств. Восхищение, восторг и всякое такое: со мной мужчина — бриллиант чистой воды и жемчужина без изъяна. К тому же любящий. А с другой стороны, в полчетвёртого утра меня спросонья поднимал жуткий грохот — бряканье и звяканье. Все представляют, как звук разносится по воде; а тут деревенское население выходило в озеро и пугало рыбу, дубася молотками по сковородкам и изображая литавры крышками от чугунов. Езус-Мария, невроз можно схватить. Я ведь говорила — рыба меня преследовала всю жизнь!
Не расписываю я и строгих Mарековых указаний: с грязными ногами вход в палатку воспрещён — и я каждую минуту бегала мыть ноги. Несмотря ни на что, мы досидели на озере до сентября. С четырнадцати лет я уже перестала быть неженкой, но вечернее омовение водой выше нуля всего на четыре градуса мало кому доставит удовольствие. Я потребовала возвращения, хватит с меня спартанских условий, в Варшаве полно работы и горячей воды.
В последний вечер перед запланированным отъездом Марек коварно и вероломно осведомился, не пожелаю ли я цыплёнка на вертеле. Этого цыплёнка я не прощу ему до конца жизни. Я никогда не жарила птицу на шампурах. Особенно на костре. Фазана в золе приходилось, а вот цыплёнка на шампуре не пробовала. Я, конечно, пожелала цыплёнка, а почему бы и нет? Марек отправился в деревню, купил молодого петушка…
Ужин мы слопали в два ночи. Жёсткий оказался подлец. Я имею в виду петушка. Все раздражение обернулось против меня — ведь сама же хотела! Ну уж нет, черта лысого, на сей раз я хвост не поджала, взбунтовалась и объявила напрямую: Марек прекрасно знал, как блюдо готовится, а я ведать не ведала про треклятый шампур, следовало предупредить, чего это стоит, или вообще не задавать дурацких вопросов. С таким же успехом Марек мог спросить, не желаю ли я поглядеть, как осьминог выпускает чернильную жидкость? Ну кто бы отказался? Только ведь потом выяснится, что с этой целью надо ехать в Австралию, и опять, значит, я виновата? Не желаю больше отвечать за гнусные инсинуации!!!
В ответ на мой монолог я услышала: он, Марек, сторонник науки эмпирической. Захотела цыплёнка на шампуре — пожалуйста, сама увижу, как выглядит непродуманное решение. Далее последовала сентенция: я уже не школьница, а он не учитель, чтоб меня натаскивать. Короче, мы поссорились и в результате конфликта оставили Окмин в шесть пополудни, хотя в планах фигурировало десять утра. Свёртывание палатки тоже не числилось среди операций, с которыми я блестяще справлялась. Я не умела этого, нигде не сказано, что я должна уметь все. Я привыкла бросать вещи в машину как попало, и вовсе незачем их старательно упаковывать. Закрываются дверцы, захлопывается багажник, и вопрос исчерпан. Дабы не возникло недоразумений, что перепалками мы занимались при детях и прочее, поясняю — ссорами мы наслаждались уже одни. Сыновья Марека давно уехали и участия ни в плавании под простыней, ни в поджаривании цыплёнка не принимали.
Что касается сыновей, то старший как-то в глубокой задумчивости, весьма меланхолическим тоном обронил:
— Любопытная штука: когда отца нету, у тебя вроде бы и дел никаких, как только отец появится, прямо передохнуть некогда…
После нашего пребывания на Окмине я поняла, что это безудержное трудолюбие — просто невроз. Мы остановились где-то по пути — Марек решил вымыть машину. Солнце уже садилось. Мыл он нашу тачку у какого-то очередного озера. Мы все время ссорились. Только (для разнообразия) на сей раз в высшей степени культурно. Он мыл и мыл, и в конце концов оставил машину грязной, ограничившись лобовым стеклом. Тёр его, словно это не стекло, а горный хрусталь. Стекло сияло небесной чистотой, а он снова обливал его водой и опять вытирал. Я не выдержала, не люблю ездить в темноте — нервы у меня узлом завязывались от напряжения.
— Не хочу тебе мешать, дорогой, — обратилась я к нему ангельским голосом, — но ведь не обязательно протирать стекло до дыр…
Лишь тогда он опомнился. (В скобках сообщаю: я могу писать про Марека все, что угодно, он наверняка этой книги не прочитает. Не знаю, по какой причине, но все мои мужчины, несмотря на диаметрально разные характеры, равно на дух не принимали мои литературные опусы).
В Вену я отправилась без Марека. Покончу сразу со всеми поездками, чтобы добраться наконец до вылазки в Советский Союз. Возможно, хронология опять захромает, но о русском путешествии следует сказать особо. Дат я не помню, а посему отработаю всю тему оптом.
Итак, в Вену мы отправились втроём — с Ежи и его невестой. Выехали согласно плану, ибо Марек в мероприятии участия не принимал. Невеста приехала из центра, Ежи открыл ей дверь и обратился ко мне:
