Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян (ЛП) - Щерек Земовит (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗

Я подал ему бутылку «Вигора». Тарас отпил глоток.

— Так что я, так называемый украинец, неудачный так называемый поляк, — объявил Тарас, — живу на границе двух цивилизаций. Обрусевшей степи и гуманитарного запада. И вот угадай, что я выбираю. Будьмо! — отдал он салют бутылкой бальзама.

— Но почему тогда вся Россия не выберет запад? — спросил я через какое-то время. — Если эта западная цивилизация настолько привлекательна?

Тарас очень медленно перевел взгляд на меня. Похоже, у него начался приход кислоты.

— А потому что Россия точно такая же трахнутая во всю голову, как мусульманки и северокорейцы. С той разницей, что мусульманок трахают в башку мусульмане, корейцев — Великий Чучхе и его дружки, а Россия трахает себя во всю голову сама.

— Эй, — сказал я ему, заметив, что мы едем к обочине, — ты, блин, на дорогу гляди. Если хочешь, я могу сесть за руль.

Тарас глянул на дорогу и выровнял руль.

— А от запада мы и так не можем, потому что это именно он нас сотворил, — сказал он через какое-то время, а машина подскакивала на выбоинах, в результате чего страдала серьезность его слов. — Цивилизация, под которую подписывается Центральная Европа, это, попросту, периферия германской цивилизации. Так что, Лукаш, ты был прав. Из Германии пришло все то, чем Центральная Европа гордится: архитектура городов и местечек, искусство, законодательство, философия и так далее. То есть, конечно же, их источник находится в Италии и Франции, но к нам все шло через Германию. Потому что здесь, на месте, действительно было придумано немного.

— Ведь чем на самом деле являются славяне? — продолжал он. — Славян уже и нет. То есть — они есть, но только то, что от них осталось, с их вечным бардаком и ментальностью неучей. И язык. То есть, нас со славянами объединяет ровно столько же, сколько и современных венгров со степными кочевниками. Или мексиканцев — с ацтеками. Славяне — это ископаемые останки. Это скансен [67]. Культура, которая сдохла и уже ничего не родит. А потому что и незачем. Потому что просрала конкурентам. Славянскость — это что-то такое же, как и ацтекскость. Или, курва, тотенготскость [68].

— И потому-то, — рассуждал он, объезжая самые крупные ямищи на шоссе, не обращая внимания на дыры и ямы поменьше, — чехи или там словенцы так гордятся собой. А гордятся они по той простой причине, что на фоне других славянских стран они гораздо более развиты. По западному образу и подобию. Не славянскому! И этим, по сути дела, они тоже гордятся, а не своей славянскостью. Ведь правда такова, что единственное, оставшееся у них от той самой славянскости — это язык. Все остальное — это уже вариант германской культуры.

— Только я не вижу в таком онемечивании ничего плохого, — тянул Тарас свой кислотный монолог. — Совсем даже наоборот. — Цивилизация, — акцентировал он, — должна служить человеку. Для того она и существует. А не человек — цивилизации, как в стране, которая считается образцом [69] для всех славян — в России. Для людей, живущих в этой части света, было бы лучше, — прибавил он, — если бы так, как сделали это Чехия со Словенией, цивилизовались бы и другие страны. Как славянские, так и неславянские.

— Но как в подобной ситуации сохранить уважение к себе? — спросил я.

— Погоди, а как это «уважение к себе»? — ответил на это Тарас. — Мы, европейцы с востока, не должны иметь каких-либо комплексов в отношении запада. Попросту, все пошло именно так, как и должно было пойти, по-другому пойти и не могло. Дело ведь в том, — рассуждал он, — чтобы быть страной, столь высоко стоящей в культурном и цивилизационном отношении, как, допустим, Голландия или Франция, мы должны были бы соответствовать определенным историческим или геополитическим требованиям, которые голландцам с французами позволили добиться нынешнего их статуса, более того, которые вообще сделали их голландцами или французами. А если так, то от нашего общего, индоевропейского корня, располагающегося, кстати, на территории нынешней Украины, мы должны были бы оторваться раньше, чем мы оторвались, забраться на запад дальше, смешаться с праиндоевропейцами, сталкиваться с Римом, принимать участие в колонизации мира и так далее. Если бы мы это сделали, если бы это мы повторили их историю, тогда как раз мы назывались бы голландцами или французами. Но погляди: голландцы с французами существуют. То есть, как раз это и случилось. К сожалению, ни мои, ни твои пращуры не были среди тех особей, которые сотворили голландцев или там французов. Впрочем, какие-то ведь наверняка были, только они рассеяли свои гены по всему востоку на протяжении полторы тысячи лет. И в принципе, дело именно в этом. Но по этой причине сложно иметь какие-либо комплексы.

— А помимо того, — разглагольствовал Тарас в воцарившейся тишине, — если бы история пошла иначе, чем она пошла — мы бы попросту не существовал. Потому что не существовали бы даже и тогда бы, если бы нашим уважаемым папашам захотелось бы переспать с нашими уважаемыми мамашами в какое-то другое время. Существовал бы кто-то другой. Потому-то я предпочитаю существовать именно так, как существую, чем не существовать вообще.

— Ну тебя и поплющило, Тарас, — произнес я, чувствуя, что «волга», в которой ехал, становится мягкой и прозрачной, и вот-вот расплывется в воздухе, — а клевая эта кислота.

— Панорамикс двойного замачивания, — сообщил сзади Кусай. — Вы уже закончили?

А потом кислота вдарила со всей дури. Я начал хохотать и ловить в воздухе пиксели — потому что реальность для меня начала раскалываться на пиксели. Тараса же зацепило в каком-то селе, приблизительно на четверти трассы на Тернополь, и он — без каких-либо объяснений — свернул с шоссе в какую-то дыру, называющуюся, кажется, Куровичи. Здесь асфальтовой дороги не было. Тарас гнал где-то под семьдесят-восемьдесят по грунтовке с дикими выбоинами и пугал кур.

— Лот зэ фак творишь, мэн! — гыгыкал Удай что твоя малая обезьянка. — Что это, курва, такое, не ваше же долбанное шоссе, а?

— Ваши не лучше, — буркнул Тарас, дожимая газу. Какой-то мужик захотел выйти со своего двора, но пришлось отскочить, потому что Тарас мигнул черной «волгой» перед глазами.

— А я не мог ехать той дорогой, — пояснил он через какое-то время, правда, чуточку притормозив.

— Это же почему, старик? — допытывался Кусай.

— А мне стало казаться, что она вся полита маслом, — с неохотой признался Тарас. — И что мы в любой момент пойдем юзом. Опять же, что-то я себя как-то не очень чувствую. Контроль теряю… или как-то так…

— Гы, — оскалился я, — ведь должен был быть хардкор, или как?

— Да? — Тарас бросил на меня взгляд волкодава, было видно, что кислота начала его хорошенько разбирать. — Если ты такой умный, садись за руль.

— А завсегда пожалуйста, коллега, — заявил я.

Тарас вдарил по тормозам и вышел из машины. Я тоже открыл дверь. Он обошел «волжану» со стороны капота, я — со стороны хвоста и уселся за руль. Понадобилось какое-то время, чтобы врубиться, что где и как. В конце концов — тронулся. Управлялось машиной топорно, шла она как корова на бойню, и все же, было в «волге» что-то возбуждающее. «Волжана» — тачка массивная и мощная, ну да, плагиат, но ведь крейсера шоссе. Я ехал посреди грунтовки, и мне казалось — будто шпарю по мягенькой перине. И вообще, мир казался мне каким-то добрым и теплым.

— А дай-ка мне, браток, — протянул я руку в направлении Тараса, — бальзамчику.

Я отпил, потом подал бутылку назад, Удаю с Кусаем. Те выставляли головы из окон, словно собачки. Пейзаж очень даже напоминал наш, даже был более гармоничным, так как здесь не было тех исконно польских параллелепипедищ из пустотелого кирпича. Здесь, в селе подо Львовом, сохранилось зеленое пространство и пасущиеся по нему коровы. Совершенно пастушеский пейзаж. Аграрная идиллия. Руритания [70].