Газета Завтра 193 (32 1997) - Газета Завтра (книги без регистрации полные версии .txt) 📗

Чаянов не мог быть ни фанатиком, ни ортодоксом, ни лизоблюдом, ни палачом. Он был тем, кем он был, — великим ученым с душой поэта. Он занимался теорией крестьянского хозяйства и писал романтические повести. Ему почти гениально удавалось и то, и другое. В ярославской тюрьме он писал “Историю западно-европейской гравюры”. Круг его интересов был удивительно широк. Однажды он сочинил утопию “Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии”, герой которой из 1921 года попал в год 1984-й, совсем в другую Россию, с другим строем. Чтобы написать такое, нужно быть немножко идеалистом, немножко мечтателем. Тут нужен порыв души, счастливая окрыленность. И все это в нем было. Ему в голову приходили замечательные фантазии, которые он “упаковывал” в форму художественных произведений. А потом он, великий реалист и великолепный практик, вставал из-за стола и шел заниматься прозой жизни — в Госплан, в Наркомзем, в свой институт. Он был необыкновенен во всем. И ему этого не простила “эпоха свободы”.

Я не стала бы утверждать, что Чаянов был абсолютно чужд духу революции и социалистических преобразований. На своем месте он слишком немало сделал для Советской власти. Очевидно, существовал какой-то общий, ключевой духовный момент, благодаря которому на самом раннем этапе строительства нового государства между властью и Чаяновым не было острого антагонизма. Этой “точкой”, в которой сошлись революция и Чаянов, явился мираж земного рая или “земного града” (по определению Сергея Булгакова). При всей своей незаурядности Чаянов обладал многими типичными чертами интеллигенции того периода. Интеллигенты начала века верили в прогресс, который в конце концов приведет человечество к некоему земному раю; в нем люди будут жить свободно и гармонично, там будет действовать закон: от каждого — по способностям, каждому — по потребностям. Прекрасный неуловимый призрак, как его ни называй, — “коммунизм”, “земной град” или как-то еще очень ясно отражается в чаяновской утопии.

“Сын века — он уходил от своего века, заворачиваясь в плащ от соглядатаев, голода и снега”, — это Бродский о еретике Мигуэле Сервете, сожженном кальвинистами. Русский ученый Александр Чаянов также уходил от своего века.

Он не ушел от пули. Ему в своем времени ничего не было дано, кроме расстрела. Он, сын своего века, этим веком и был приговорен.

Как это было? Каким был тот день расстрела Чаянова, 3 октября 1937 года, холодным и дождливым, или, наоборот, солнечным и теплым? Мы ничего не знаем о последних месяцах жизни ученого. Этот период — как сплошная тьма. Никаких свидетельств, воспоминаний, записок, документов. Впрочем, неудивительно. Смерть Чаянова скрывалась даже от ближайших родственников.

Но в архиве бывшего КГБ не могло не сохраниться “Дело Чаянова”. Вот фрагмент из акта медицинского освидетельствования, составленного через пять дней после ареста: “… Со стороны нервной системы: зрачки сужены, вяло реагирует на свет…, дрожание в веках и вытянутых пальцах… Со стороны психики заметных отклонений нет. Жалобы: головокружение, провалы памяти, упорная бессонница, боли в затылочной части головы. Заключение: Чаянов страдает резко выраженной неврастенией на почве переутомления и начинающегося склероза мозговых сосудов. За свои действия и поступки ответствен”. Василий Александрович Чаянов, обнаруживший эту медицинскую справку, сразу проконсультировался со специалистами. Они считают: указанные выше симптомы могут быть вызваны либо вынужденной бессонницей, либо отравлением наркотиками или тем, что человека били по голове.

Из обзорной справки личного тюремного дела на Чаянова А. В. стало известно: двадцать один раз вызывали больного Чаянова на допросы, часто — ночью. Двадцать один раз.

Попытки представить тюремную жизнь Чаянова во всей полноте страшных реалий 30-х годов привели меня в читальный зал архива ФСБ. Я взяла святая святых для себя и Чаянова-младшего — дело на заключенного Чаянова и его единомышленников (заведенное после первого ареста в 1930 году.) Оно составляет 24 тома. Плюс пять томов — реабилитация. Всего — 29. Каждый том — в картонной обложке казенного синего цвета — точь в точь квартальные отчеты какой-нибудь бухгалтерии. Я тогда подумала: если рукописи трудов ученого собрать и переплести в картонные обложки, то томов исследований получится гораздо больше, чем томов допросов. Только опубликованных работ по организации и экономике сельского хозяйства у Чаянова более трехсот. Из них шестьдесят семь — книги. В тюрьме написано еще пять-семь книг.

Читальный зал, в котором я оказалась, небольшой и даже уютный. В нем — с десяток столов, на каждом, как положено, лампа. Милые занавески на окнах. Людей почти не было. Мягкая, камерная тишина располагала к сосредоточенному чтению. Но в самый разгар работы стоявший на улице “мерседес” встревоженно “закричал”. В маленький мир покоя врезалось завывание сигнализации. Сотрудник архива подошел к окну, посмотрел вниз. Помолчал. Опять бросил взгляд на “мерседес” и, отвернувшись от окна, сказал бесцветным голосом: “Никак не выключается”.

Я перечитала желтые страницы дела на заключенного Чаянова. На некоторых из них встречается неровный чаяновский почерк. Это не только показания, но и записки с просьбами. Например, о свидании с женой.

… Вышла из архива со странным чувством. Близости 37-го года. Он не так далеко от нас, этот год. Я ощутила “кровную” связь времен. Например, годов 30-х и 90-х, при всей их несхожести и даже внешней противоположности. Они настолько разные, насколько и похожие. В конце концов, 90-е “вышли”, в том числе и из 30-х. Я попробовала “примерить” Чаянова к нашему времени. И удивилась несовпадению. В каком разительном диссонансе находятся его научные труды, его глубокие, замечательные теории с теми идиотскими реформами, которые начали проводить на селе в начале 90-х! Эти преобразования вводились не только не “по Чаянову” (которого к тому времени уже реабилитировали), но вопреки самому элементарному здравому смыслу. (Кстати, Чаянов был категорически против капитализации сельского хозяйства. Он выступал за развитие семейных трудовых крестьянских хозяйств, широко кооперированных и поддерживаемых государством, соответственно местным условиям.) “Отцы” наших реформ, видимо, не удосужились вникнуть в работы одного из наиболее авторитетных ученых в истории аграрной науки ХХ века. Наши славные западники не заметили, что западная аграрная наука развивалась, во многом опираясь на идеи Чаянова. Живи Чаянов в наше время, его, разумеется, не посадили бы в Бутырку, она и так переполнена; но в большом образном смысле, второй “расстрел” Чаянова состоялся именно при “демократии”, которая его, реабилитировав, тут же забыла о нем, точнее, просто выбросила, как ненужный хлам, на свалку истории. И не только Чаянова, но и других крупных русских ученых-аграриев начала века — Кондратьева, Макарова, Челинцева…

Американский психотерапевт Эрик Берн ввел в психологию человеческой судьбы понятие “сценарий”. Оно означает “постепенно развертывающийся жизненный план, который формируется в раннем детстве в основном под влиянием родителей.” Иными словами, по мнению Берна, родители неосознанно “программируют” судьбы детей, и немногим людям удается вырваться из “сценарной матрицы”. Даже если человек решает действовать во всем противоположно ключевым указаниям отца и матери, то скорее всего и это было запланировано в его сценарии. Конечно, нелепо напрямую переносить концепции психологов в область законов развития обществ и государств. Просто, на мой взгляд, мысль Берна является удачной, хотя и отдаленной аналогией того, что происходило в России в начале и в конце этого века. И та, и другая революции (1917-й, 1991-й) проходила под знаком абсолютного отрицания сложившегося строя, его идеалов и ценностей. Дети отрекались от веры отцов. В одном случае, от веры в Бога и царя, в другом — от религии коммунизма. В предельном нигилизме дети не хотят замечать свою огромную зависимость от отцов; они не видят, что некоторые недостатки предыдущего поколения в определенной степени уже запрограммированы в них самих. Разрушая все до основания, они начинают воспроизводить те же ошибки. Эрик Берн считает, что для отдельного человека выходом из этого порочного круга является обретение собственного сценария. В чем выход из кризиса для России, говорить сложнее. Может быть, также в том, чтобы найти правильный, самостоятельный путь. (кстати, как в начале века, так и сейчас, Россия “болеет” Западом), — путь более самостоятельный, как по отношению к Западу, так и по отношению к недостаткам предыдущего режима.