И все им неймется! - Бушин Владимир Сергеевич (книги без сокращений txt) 📗
Фантазии Чуева носят чаще всего либо демонически ужасающий, либо романтически возвышенный характер. Примером первого был его рассказ о том, что «На Ленинградском фронте Жуков расстреливал батальонами». Если даже на минуту забыть все соображения человечности и фактической достоверности, то для понимания истинной цены этих слов достаточно задаться вопросом: «А кто же держал фронт вместо этих расстрелянных батальонов в осаждённом городе, где был дорог каждый штык?» Ведь батальон это же сотни четыре человек.
Пример романтического фантазирования Чуева воспроизводит дальше сам Голенков: «Лето 1941 года. Рокоссовский отступает, контратакуя и выводя свой корпус из окружения». Ни в каком окружении 19 мехкорпус, которым командовал Рокоссовский, не был. «Немцы уже тогда его боялись». Жукова и наступающего не боялись, не бежали от страха, а яростно сопротивлялись до самого рейхстага, а Рокоссовского — и отступающего боялись!
«Вот пример (страха немцев перед Рокоссовским — В.Б.). Нам не удаётся отбить у немцев Сухиничи (под Калугой)». Как так «под»? Километров 70, если не больше. Я там был зимой 42-го. «Поручают Рокоссовскому. Он передаёт свои приказы специально по открытой связи, рассчитывая на перехват их немцами. Расчёт оказался верным: немцы ретируются». В страхе перед одним именем генерал-лейтенанта. Очень красиво! Но почему же этот панический страх не сработал, допустим, на Курской дуге, когда Рокоссовский был уже генералом армии, или в Белоруссии, когда он стал уже Маршалом, Героем Советского Союза и кавалером Ордена Победы? Нет, во всех этих битвах немцы сражались отчаянно… Эту выдумку Голенков взял у того же Чуева.
А на самом деле с Сухиничами дело было так. Наши войска освободили его в декабре 41-го. Но вскоре немцы захватили город снова. Управление и штаб 16 армии Рокоссовского получили приказ принять в подчинение безуспешно действовавшие там дивизии 10-й армии, которой командовал помянутый выше генерал Ф.И.Голиков, и восстановить положение. Рокоссовский писал: «Мы пришли к выводу, что выгодно будет ввести противника в заблуждение — пусть думает, что к Сухиничам движется не только штаб, а вся 16-я армия! Она немцам была уже известна по минувшим боям под Москвой». Да, хорошо была известна по доблестному участию в разгроме замысла «Тайфун». И что решили? «Головному эшелону штаба 16-й армии — а он уже размещался в Мещовске — дали указание не стесняться в разговорах по радио. Почаще упоминать 16-ю армию, называть дивизии (которых у нас не было), фамилию командарма. Одним словом, шуметь в эфире побольше» (Солдатский долг. М. 1968. С. 107). Как видим, речь шла не о приказах Рокоссовского, а о «разговорах по радио» работников штаба. А своё наводящее ужас имя генерал упомянул только в последнюю очередь. И что же в итоге? Утром 29 января наши войска изготовились для наступления на Сухиничи. Но вдруг из полка, стоявшего ближе других к городу сообщили, что к ним прибежали несколько жителей и говорят, что немцы в панике покидают город, бегут. «По-видимому, дезинформация ввела-таки немцев в заблуждение и они решили заблаговременно ретироваться» (Там же). Вот такая отрадная история. Талантливый поэт был Феликс Чуев, но вот в рассуждениях о войне его иногда заносило.
Что у Голенкова ещё во славу Рокоссовского и в посрамление Жукова? А вот: «Зима 1942–1943 гг. Командующий Донским фронтом Рокоссовский принимает Сталинградский фронт у Ерёменко. Проводит операцию «Кольцо» — окружение 300-тысячной армии фельдмаршала Паулюса». Здесь всё перепутано. Во-первых, план контрнаступления и окружения немцев и итальянцев это не «Кольцо», а «Уран». В его разработке, естественно, большую роль сыграли Жуков как заместитель Верховного и Василевский как начальник Генштаба, а также генералы Н.Н.Воронов (артиллерия), А.А.Новиков и А.Е.Голованов (авиация), и Я.Н.Федоренко (танковые войска). Перед началом операции на фронт прибыл Г.К. Жуков. 4 ноября в районе 21-й армии Юго-Западного фронта он провёл совещание. «Вопросы перед командирами ставились интересные, смелые, — вспоминал Рокоссовский, — на совещании царила подлинно творческая обстановка. Превосходную эрудицию, широкую осведомлённость в обстановке проявил Г.К.Жуков» (там же, с. 153–154).
Во-вторых, Рокоссовский принял Сталинградский фронт, который вскоре был переименован в Донской (а Юго-Восточный — в Сталинградский), и операцию по окружению провёл не один Сталинградский фронт, а три фронта — Юго-Западный (Н.Ф.Ватутин), Донской (К.К.Рокоссовский) и Сталинградский (А.И.Ерёменко).
В-третьих, после окружения немцев Сталинградский фронт упраздняется, его войска передаются Донскому, который под командованием Рокоссовского и ликвидирует окружённую группировку в составе 22 дивизий и множества вспомогательных частей. Это и есть операция «Кольцо».
Плохо понимая, что пишет, Голенков радуется: «Фельдмаршал Паулюс, сдаваясь, сдаёт свой пистолет только Рокоссовскому». Ах, ах… Как опять красиво и многозначительно! А что, другие требовали, а пленный не сдавал? Огнестрельное оружие, историк, «сдаваясь, сдают», точнее, у пленных его отбирают в первый же момент пленения. Неужели не приходит в голову мысль, что в состоянии отчаяния, в приступе стыда и позора после такого разгрома пленный может употребить своё табельное оружие против главных, конкретных, стоящих перед ним обидчиков. Известно же, например, по воспоминаниям шефа политической разведки Вальтера Шеленберга, что когда дела немцев стали уже совсем швах, Риббентроп вызвал его и сказал: «Надо убрать Сталина… Весь режим в России держится на способностях и искусстве одного этого человека…В беседе с фюрером я сказал, что готов пожертвовать собой ради Германии. Он одобрил мой замысел. Будет организована конференция, в работе которой примет участие Сталин. На этой конференции я должен убить его» (В.Шелленберг. Лабиринт. М., 1991. С. 359). А кто мог поручиться, что Паулюс, автор плана «Барбаросса», или кто-то ещё из пленённых в Сталинграде немецких генералов не такие же самоотверженно фанатичные натуры, как Риббентроп?
А тот, оказывается, тогда уже всё обдумал. «Он, конечно, понимал, — пишет Шелленберг, — что на конференции будет очень строгая охрана и вряд ли удастся пронести в зал заседаний гранату или пистолет, однако слышал, что моя техническая группа изготовляет пистолеты, внешне ничем не отличающиеся от вечной ручки. Из него можно стрелять крупнокалиберными пулями примерно на 6–7 метров. Эти пистолеты были сделаны столь искусно, что никто не мог догадаться об их действительном назначении.
«Мы, конечно, могли бы пронести такой пистолет в зал, — сказал Риббентроп. — И тогда всё, что от нас потребовалось бы, это иметь твёрдую руку…» Если дипломат считал, что рука у него не дрогнет, то уж боевой генерал, дошедший с боями до Волги, просто обязан был иметь именно такую руку. И Риббентропа терзал тогда только один вопрос: как заманить Сталина на конференцию?
Шелленберг рассказал о его замысле Гиммлеру. Тот вроде бы посмеялся, но вскоре «предложил свой план, очень напоминавший план Риббентропа». Речь шла о мощной мине размером с кулак в виде комка грязи, которую можно было взорвать по радио с расстояния до десяти километров. Вся проблема состояла в том, как эту мину присобачить к машине Сталина. И тут сыскались два наших пленных, готовых выполнить задание. Где, говорят, ваша чудо-мина?
Давайте её, мы это дельце враз обтяпаем. Один стал уверять, что знаком с механиком из гаража Сталина. Да мы с ним, говорит, в первопрестольной на Зацепе не раз в одной пивнушке радость жизни вкушали. Где ваша чудо-мина? Дайте я её за пазуху. Лады! Диверсантов забросили с самолёта «к тому месту, где по данным агентов находилась Ставка». Возможно, по этим данным, она находилась где-то в Брянских лесах по примеру «Волчьего логова» Гитлера. А на самом деле — в Москве на улице Кирова, ныне решением прожжённого русского патриота Гав. Попова ставшая Мясницкой.
«Они спрыгнули с парашютом и, насколько мы могли установить, — продолжал шеф разведки, — точно приземлились в заданном месте». Но после этого, увы, только их и видели. «Я не уверен, что они вообще попытались выполнить задание, — заканчивает Шелленберг, — Более вероятно, что очень скоро они были схвачены или сами сдались органам НКВД и рассказали о задании» (Там же, с. 361). Это более, чем вероятно. Но не исключено также, что, оказавшись на родной земле, эти русские умельцы на радостях поспешили в ту самую пивнушку на Зацепе и закатили пиршество, не шибко богатое по военному времени, но всё же на нём они поднимали тосты за здоровье Гиммлера и Риббентропа, давших им свободу, что, впрочем, не избавило первого от самодостаточной дозы крысиного яда, а второго — от хорошо намыленной пеньковой веревки. Что же касается ручки-пистолета, то, возможно, разрядив её, именно ею Кейтель подписал акт о безоговорочной капитуляции.
