ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - Сондерс Фрэнсис (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
8 мая 1967 года «Нью-Йорк Таймс» разместила на первой полосе статью под заголовком «Стивен Спендер покидает «Инкаунтер». В статье приводилась цитата Спендера, что в течение нескольких лет он слышал циркулирующие слухи, будто финансовая поддержка журнала осуществлялась из средств ЦРУ, «но я так и не смог подтвердить что-либо до прошлого месяца. Ввиду уже проведённых разоблачений и заявлений, которые ещё могут прозвучать по поводу источников финансирования «Инкаунтера», я думаю, что любой редактор, который осознанно или неосознанно участвовал в их получении, должен уйти в отставку. Я так и сделал» [1008]. Так же поступил и Кермоуд, который оставил у руля только Ласки. И тот в него вцепился, несмотря на требование его отставки и к испугу Джоссельсона, который знал, что игра закончилась. Позже, в тот же день, сделал заявление и Сесил Кинг: «Мы полагаем, что «Инкаунтер» без г-на Ласки был бы также интересен, как Гамлет без принца».
«Когда всё это происходило, я был в Портофино с Исайей и другими друзьями, - вспоминал Стюарт Хемпшир. - Я помню, что мы вшестером телеграфировали в защиту Стивена в Лондон, но Мэри Маккарти отказалась поставить свою подпись, заявив: «О, вы просто ведёте себя как маленькие нью-йоркские мальчики». Стивен был очень расстроен, а Наташа ещё больше. Особенно поведением Ласки. Но почему они были удивлены его поведением? Они действительно ожидали, что он уйдёт в отставку? Он, конечно, этого не сделал бы. Конечно, нет» [1009]. В письме Спендеру несколько дней спустя Маггеридж отметил: «Чудовищно, что, несмотря на всё произошедшее, Мэл остаётся в своей должности» [1010].
Спустя несколько дней после отставки Спендера Наташа с другом пошли, чтобы забрать вещи из офиса «Инкаунтера». К своему ужасу она обнаружила, что «запертый шкаф Стивена был взломан, и [секретарь Ласки] сказал: «Ну да, нас обокрали на прошлой неделе, взломали дверь» [1011]. Стюарт Хемпшир, который просил Спендера «вести учёт всего, иметь личный архив», не был удивлён, когда узнал об этом позже. Это, сказал он, было очевидно [1012].
25. Дурное предчувствие
«Ты думаешь, что сам толкать умеешь,
Глядишь - тебя ж толкают всё вперёд».
13 мая, спустя пять дней после того, как Спендер и Кермоуд ушли в отставку, Майкл Джоссельсон и Джон Хант сидели в офисе Джоссельсона на втором этаже в отеле «Бульвар Осман». Джоссельсон, сопровождаемый Дианой и Дженнифер, приехал в Париж из Женевы, где из своей изящной квартиры в районе Плато-дю-Шампель на протяжении нескольких недель без устали боролся с негативными последствиями. На улицах ниже отеля «Бульвар Осман» открывались кафе навстречу субботним покупателям, выходящим под весеннее солнце. Где-то среди них Диана искала костюм к заключительному балетному выступлению Дженнифер. Но она была рассеяна и двигалась через толпу к галерее «Лафайет», чувствуя себя словно из другого мира.
В зале рядом с офисом, где находились Джоссельсон и Хант, Генеральная ассамблея Конгресса за свободу культуры проводила своё совещание. Под председательством Мину Масани (Minoo Masani), лидера оппозиционной партии в Индии, на собрание присутствовали Раймонд Арон, Даниэл Белл, Дени де Ружмон, Эдвард Шиле, Пьер Эммануэль, Луис Фишер, Энтони Хартли, К.А.Б. Джонс-Куорти (К.А.В. Jones-Quartey), Эзекиел Мфэхлеле (Ezekiel Mphahlele), Николай Набоков, Ганс Опрехт (Hans Oprecht), Майкл Полани, Йосихико Секи (Yoshihiko Seki), Игнацио Силоне и Мане Спербер. Они прилетели со всех концов земного шара, и теперь их незавидная задача состояла в том, чтобы осудить Джоссельсона и Ханта, чьи прошения об отставке лежали на столе перед ними, и решить судьбу Конгресса. Сидя как философы-короли, они знали, что их слово будет последним.
Джон Хант вспоминал: «Мы с Майком просидели в его офисе большую часть дня прямо около конференц-зала. Мы сидели там одни - что делать в момент, когда за стеной вас судят?» [1013]. Майкл сидел в тишине, его тонкие, с хорошим маникюром пальцы барабанили по столу. Он выглядел усталым - от этого утреннего ожидания, от прошлых двух десятилетий неустанной работы. Его волосы были разделены пробором и зачёсаны набок, открывая высокий лоб и маленькие глаза с огромными чёрными зрачками.
«Присяжные заседатели» тем временем обсуждали доказательства. В течение двух десятилетий Майкл Джоссельсон отстаивал чудовищную ложь вместе с присоединившимся к этому обману на полпути Джоном Хантом. Такое укрывательство имело прямые и серьёзные последствия для сотен людей. Кроме того, дело представляло моральную дилемму, которую нелегко разрешить. Оба руководителя обратились к Конгрессу с заявлениями, в которых рассказали о своих связях с ЦРУ и связях ЦРУ с Конгрессом. Джоссельсон взял на себя всю ответственность за эту, как он настаивал, необходимую ложь.
Генеральная ассамблея была далеко не единодушна. Спербер, Полани и Силоне выступали в защиту Джоссельсона и Ханта и настоятельно убеждали ассамблею занять «позицию борьбы». Спербер произнёс речь в стиле; «К чёрту всё это, нас не должно заботить, что говорит «Нью-Йорк Таймс»! Мы помогли выстроить всё это и управляли этим в течение 15 лет, мы имели дело с более жёсткими вопросами в нашей политической жизни, чем сейчас, поэтому давайте продолжать как прежде» [1014]. Но не все его поддержали, особенно Арон и Эммануэль. Репутация французов, принадлежащих к организации, которая базировалась в Париже и теперь была скомпрометирована связями с американской разведкой, сильно пострадала. «Они имели огромную долю в деле» [1015], - позже сказал Хант. Арон был так сильно раздражён, что ушёл со встречи, громко хлопнув дверью.
Время подошло к обеду, но решение так и не было принято, и по предложению Масани они сделали перерыв. Возобновив работу после перерыва, заседание тянулось до шести часов, когда наконец Набоков и де Ружмон вышли к Джоссельсону и Ханту с проектом заявления ассамблеи. «Они зачитали его вслух Майклу, мне и Ханту, - сказала Диана, которая оставила Дженнифер с подружкой восхищаться её новой балетной пачкой, а сама пришла к мужу. - Это был позор. Никакого упоминания о вкладе Майкла и Джона. Майкл и Джон встали, побледнев, и вышли. Николай и Дени спросили меня: «Что вы думаете?». Я ответила: «Думаю, что это отвратительно». Полагаю, в тот момент я плакала» [1016]. Почему, спрашивала Диана сквозь горькие слёзы, не было никакого упоминания о преданности Майкла Конгрессу, его непоколебимом служении принципам свободы культуры? Почему они проигнорировали тот факт, что без Майкла и Джона действительно не было бы никакого Конгресса вообще? Так интеллектуалы отплатили человеку, которому они все были обязаны? Подхватили подолы и побежали при первом же признаке проблемы? Неужели никто не был готов остаться и бороться?
Набоков, человек ярких жестов, схватился за грудь: у него случился сердечный приступ, а может, он притворился. Кого-то отправили за стаканом воды и аспирином. Его сильное волнение в тот момент, помимо приступа, было искренним. А чего, собственно, ожидал Майкл? Они были его друзьями, а он водил их за нос все эти годы. Он скрыл факт, что являлся сотрудником ЦРУ и что Конгресс за свободу культуры был плодом тайной деятельности ЦРУ. Из какого металла он был сделан, чтобы теперь показывать такой праведный гнев? Неужели он действительно полагал, что против него совершили больший грех, чем он сам? Неожиданно Набоков, чьи успехи были так глубоко связаны с Джоссельсоном, увидел ситуацию более ясно. Это было жизнью Майкла, его верой - всё, что он имел. Ничего другого у него не было.
