Урок - Богат Евгений Михайлович (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
«Моя», управляемая — щит при «нападении извне» и меч при расправе у «себя дома». «Не моя», неуправляемая вызывает страх.
О доблестях, о подвигах, о славе…
Волею судеб, как говорили в старину, я получил в последние месяцы сотни писем о любви. Особенно много их получил я после одной телепередачи для юношества. Она называется «Спорклуб» — то есть клуб, в котором юноши и девушки дискутируют на разные актуальные темы, вовлекая в общение тысячи телезрителей. На сей раз разговор шел о любви. Для того чтобы сообщить ему жизненность и остроту, мы совместно с Роланом Антоновичем Быковым, ведущим данных передач, составили анкету, два вопроса которой имеют непосредственное отношение к тому, о чем хочу рассказать: «Кто из литературных героев сыграл наибольшую роль в воспитании ваших чувств?» и «Посчастливилось ли вам если не пережить, то хотя бы наблюдать нечто подобное тому, что испытывали эти герои, в самой жизни?»
На первый вопрос девушки и юноши отвечали весьма определенно и даже бойко. Назывались, конечно, Ромео и Джульетта, Андрей Болконский и Наташа Ростова, Мастер и Маргарита… Вопрос же второй — не о литературе, а о самой сегодняшней жизни — вызвал растерянность, участники передачи чувствовали себя неуютно, как на экзамене, вытащив «несчастливый билет».
Особое замешательство испытала одна девушка; она стройно и интересно ответила на первый вопрос, назвав ряд даже малоизвестных литературных героев, и ощутила страшную беспомощность, когда по «условиям игры» надо было перейти от литературы к самой жизни. Ее растерянность остро ощутили все, кто находился в телестудии, но с особой остротой почувствовали ее телезрители, потому что экран все усиливает и укрупняет.
Поэтому почти все письма, которые мы получили после этого, были, по существу, тем, что на экзаменах называют «подсказкой».
Авторы писем рассказывали истории, посылали то, что журналисты именуют «человеческими документами»; целый хор голосов раздался в ответ на молчание девушки.
Вот что об этом можно рассказать.
Чтобы читателю была ясна идея, которая легла в основу композиции моего рассказа, замечу, что в наших телепередачах участвует один мальчик-скептик, не по характеру, а по складу ума. Поскольку «Спорклуб» — это импровизация, то и мальчик-скептик родился сам собою, независимо от воли устроителей передач. Я позволил себе ввести в мой рассказ его реплики, конечно в данном случае воображаемые, после каждого письма.
1
Одним из самых первых «подсказку» прислал начальник лаборатории оргтехники Орловского сталепрокатного завода имени 50-летия Октября Вилис Романович Люмкис.
«…Честно говоря, мне в ту минуту неодолимо захотелось оказаться в студии и помочь девочке, рассказать ей и ребятам хотя бы одну из историй, что во множестве хранимы памятью и сердцем. Позвольте мне посвятить этому письмо. Помните, девочка, которая испытала минуту замешательства, в „чисто литературной“ части ответа ссылалась на строчки Маяковского о том, что „битвы революции посерьезнее „Полтавы“ и любовь пограндиознее онегинской любви“. То, о чем я расскажу, можно рассматривать как гипотетическую иллюстрацию к метафоре поэта. А познакомился я с героями этой истории в Белоруссии, работая в отряде ЦК ВЛКСМ, у истоков похода по местам революционной, боевой и трудовой славы советского народа.
…Инструктор Белостокского обкома партии Александра Никифоровна Захарова появилась в партизанском отряде после долгих скитаний по тылам врага и при весьма запутанных обстоятельствах. Поначалу она доила партизанскую буренушку. Через месяц стала комиссаром отряда. И там же, в партизанских лесах, нежданно-негаданно нахлынула поздняя любовь. А он, секретарь Рогачевского подпольного райкома партии Иван Тимофеевич Зуевич, тоже испытывал к этой женщине огромную нежность и тоже тайно. Был он человеком семейным, жена и дети эвакуировались, да так и исчезли где-то.
Оба они — и Захарова, и Зуевич — были из тех людей, для которых долг выше всего, даже любви. Вот и таили чувства друг от друга, а пуще того, как в песне поется „от себя самих“.
Потом тяжело раненную Александу Никифоровну вывезли самолетом на Большую землю. Вскоре оказался по делам в Москве Иван Тимофеевич. Он навестил комиссара в госпитале, и такой волнующей оказалась эта встреча, что не было сил не открыться. Но, идя в госпиталь, Зуевич уже знал, что нашлась его семья и все близкие живы-здоровы. Поговорили эти сильные люди и порешили: все останется по-прежнему. С тем и расстались.
И долгие годы не виделись… Жили рядом, а узнавали друг о друге стороною. Тяжелая болезнь унесла жену Ивана Тимофеевича, выросли и разлетелись из родительского гнезда дети… Только тогда встретились они снова — людьми весьма и весьма пожилыми. Через восемнадцать лет! Встретились, чтобы больше не расставаться. И как же были они счастливы!
Я слушал их рассказы, перехватывал открытые, полные любви взгляды, которыми обменивались эти современные Филемон и Бавкида, и у самого светлело на душе… Исключительная судьба? Нет и нет. Словно спеша уверить в этом, Александра Никифоровна рассказывала мне (я цитирую ее дословно):
„У нас таких любящих сердец было много. Вот были Николай Шуршин и Ольга Клепча. Он сибиряк, она белоруска. Они друг без друга не могли обходиться совершенно. И уж если они пойдут вдвоем, наверняка все будет выполнено отлично. Были они в разных отрядах, но если бой — они рядом. Если тяжелый поход — он около нее. Если трудное задание — вместе. Одна мысль, одно сердце, одни цели.
Ольга и Николай и погибли вместе. Николай был ранен в бою в обе ноги, а она, подбежав к нему, хотела вытащить его, но это оказалось невозможным — они попали в плотное кольцо. Да и не могла она поднять его и унести. Тогда она осталась с ним. Как ни приказывал Николай как командир отойти, она не отошла от него. Он истекал кровью, а она его автоматом повела бой. Немцы поднимутся — даст очередь. Впечатление такое, что она тоже убита — притворится, а как только станут подходить ближе, еще даст очередь…
Расстреляла все патроны. А последними — вынула у Николая из кобуры наган, — последними патронами выстрелила ему в голову, хоть он и был уже безжизненным, а потом — себе. Осталась верна.
Но она, по-моему, не умерла. Она бессмертна. И любовь их тоже…“
Вы знаете, нужно было слышать, как произнесла эти слова Александра Никифоровна».
Мальчик-скептик: «Ну хорошо, это война, это героическое поколение, а вот в наши дни, в наше время!..»
Мальчики-скептики умеют вкладывать какой-то особый смысл в эту элегическую формулу «наши дни, наше время», будто бы им лично доподлинно известны какие-то иные дни, какое-то иное время.
2
Вилис Романович Люмкис назвал рассказанную им историю (точнее, две истории) «гипотетической иллюстрацией к метафоре поэта», то есть одной из возможных иллюстраций.
Но, кажется мне, эта «гипотетическая иллюстрация» обладает особой ёмкостью и особой логикой. Я постараюсь в дальнейшем, развивая тему, волнующую читателей, от этой логики не уклоняться, — с тем чтобы документы, то есть письма, соответствовали «сюжетному ряду» данной гипотетической иллюстрации. Для этого сейчас отвлекусь от писем-«подсказок» и познакомлю с иными документами.
«…Нежданно-негаданно в ноябре 1973 года началась у меня переписка с Москвой, где живет человек, с которым я последний раз виделась в 1926 году и который обожал меня чуть ли не с детства, но боялся даже показать это. У него умерла жена. Он узнал мой адрес. Чувство у него вспыхнуло с новой силой, мы несколько месяцев переписывались, и 19 марта он приехал в Пензу, остановился у друзей и пришел ко мне. Я его помнила, конечно, несколько смутно и не представляла, что за человек появится у меня. Была приятно поражена внешним видом, а потом и всем его внутренним обликом. Это оказался высокий человек с интеллигентным лицом, очень симпатичный, даже обаятельный, воспитанный и так расположенный ко мне, что я даже растерялась вначале. Он говорит, что если я не соглашусь стать его женой, то для него жизнь кончена, и говорит это со слезами на глазах. Хотя я уже и слышала в далекой юности нечто подобное от человека, с которым жизнь не сложилась, но сама сейчас чуть не плачу, так мне его жалко. Я была у него в Москве с „ответным визитом“, сейчас мы опять в Пензе, он меня не покидает и слушать не хочет ни о каких препятствиях, — словом, медленно, но верно „завоевывает“. Вот такая романтическая история послана мне судьбой на склоне лет…»
«…церемония в загсе прошла скромно и мило. Все и всё нам улыбались, а дома нас ожидало 15 телеграмм. Всё как в молодости, мы очень дружны, ласковы и внимательны друг к другу, вероятно, это судьба».
«Мы живем хорошо. Володя очень заботливый и внимательный человек. Часто мы вдруг изумляемся, что мы теперь вместе…»
«Оказалось, что в Подмосковье живет девяностолетняя женщина, которая помнит нас мальчиком и девочкой со времен Чембара. Это мать одного из пензенских художников. Мы поехали к ней. Она — невозможно поверить! — нас узнала. Через бездну лет».
«Все время кто-то у нас гостит, я уже не говорю о посещении московских товарищей. Вчера никого не было, пусто в доме, и мы опять вдруг изумились тому, что вместе…»
