ID - Щаранский Натан Борисович (онлайн книга без .TXT) 📗
Я был знаком с общиной пятидесятников по документам Хельсинкской группы, которые мы опубликовали для того, чтобы разоблачить репрессии против них советских властей, и встречался с некоторыми из них до ареста, помогая организовать встречи с западными журналистами. Это были скромные, простые люди, единственным желанием которых было придерживаться своего собственного образа жизни и воспитывать детей в соответствии со своей верой. В течение веков они искали место, где это стало бы возможным, и в этих своих поисках дошли до Владивостока – но и здесь советский режим не оставил их в покое, требуя, чтобы детей перестали обучать в религиозном духе. Несмотря на все преследования, пятидесятники отчаянно сопротивлялись и за это сопротивление попадали в застенки КГБ. Отсидев положенный срок, они освобождались – и снова попадали туда, поскольку продолжали обучать своих детей тем самым религиозным нормам, которые были для них дороже жизни. Одному из пятидесятников, 75-летнему старику, было предложено подписать обязательство никогда больше не заниматься религиозным преподаванием. Он отказался: это повеление Господа, сказал он – приобщать к вере детей и внуков. После этого его арестовывали вновь и вновь.
В тюрьме, как и за ее стенами, пятидесятники вели себя очень тихо и держались обособленно, но все мы знали, что нет силы в мире, которая способна была превратить их в провокаторов. В 35-й пермской зоне – лагере, который стал моим домом в ГУЛАГе, – сидел латвийский националист Янис Скудра. Это был самый робкий зэк, которого я когда-либо встречал, человек, боящийся собственной тени. Он никогда не бросал вызов тюремным властям и очень редко участвовал в публичных акциях протеста. Но когда администрация потребовала, чтобы он работал на воскреснике, который должен был продемонстрировать лояльность зэков режиму, он, как бы не веря своим собственным ушам, произнес своим глухим жалобным голосом: «У меня уже есть один Бог, и я не могу заменить его Лениным».
Таких примеров было множество. Все они свидетельствовали об одном: люди могут вести себя очень смирно, они не будут активно протестовать и бороться – до тех пор, пока речь не идет о коренных принципах их существования или об их вере. Без философских ухищрений, без хитроумных аргументов и схоластики люди эти в прямом смысле слова были подвластны «страху Божьему».
Особенно я сблизился с одним политическим зэком, ортодоксальным христианином Володей Порешем. Его Библия, так же как и мои Псалмы, была конфискована, и он, так же как и я, отвечал голодовками и отказами выйти на работу для того, чтобы получить ее обратно. Время от времени власти возвращали нам наши молитвенники, но только на очень короткие периоды. Мы часто пытались разгадать таинственную связь, которая существовала между этими неожиданными актами доброй воли, и представляли себе, какое же давление должно было быть оказано на режим для того, чтобы он пошел на эти кратковременные уступки.
Однажды, когда Володя и я оказались в одной камере, его Библия и моя книга Псалмов были возвращены нам. Это было вскоре после того, как президент Рейган провозгласил наступающий 1983 год годом Библии. Мы стали радостно читать друг другу главу из Ветхого Завета, а затем главу из Нового, называя наши экуменические сессии «рейгановскими чтениями».
Конечно, я воспринимал эти тексты не так, как Володя: я не мог забыть, что на протяжении веков Новый Завет использовался для преследований евреев, что он оправдывал и возбуждал ненависть к ним. Когда мы доходили до слов: «Его кровь будет на нас и на наших детях», слов, которые послужили основой для того, чтобы из-за распятия Христа считать евреев проклятым и обреченным народом, я не мог не думать о морях еврейской крови, пролитой из-за этой фразы.
Володя попал в тюрьму с типично антисемитскими взглядами: он верил, что мир управляется евреями и что в СССР живут 25 миллионов евреев (хотя на самом деле речь шла об одной десятой от этого числа). Но жизнь в тюрьме и общение с другими зэками, преданными, как и он, своим собственным идеалам, открыли для него другой мир. Теперь он намного лучше понимал, как этот священный для него текст читается глазами еврея, и говорил мне: «Преследовать евреев во имя торжества христианства – это все равно что убивать своих родителей во имя торжества новой правды. Этому не может быть оправдания». Я вовсе не хотел, чтобы он обратился в еврейство, а он не требовал от меня крещения – каждый из нас уважал выбор другого, каждый был силен в своей вере, в своей identity. Именно это было лучшей гарантией того, что мы могли положиться друг на друга и быть верными друзьями и соратниками в совместной борьбе.
Эта борьба против КГБ требовала огромных душевных сил, и все мы понимали, что силами этими обладают в первую очередь люди с сильной identity – национальной, религиозной, этнической. Мы принимали и уважали различия, разделявшие нас. Это было не поверхностное, политкорректное отношение, при котором никто не хочет обидеть друг друга и старается во что бы то ни стало обойти острые углы в отношениях. Это было намного более глубокое понимание того, что чем сильнее каждый из нас в этих своих различиях, верованиях и принципах, чем крепче его собственная identity, тем больше шансов на то, что совместно нам удастся противостоять КГБ, оставаться сильными и сопротивляться злу. Именно эти различия, эти наши разные самоидентификации давали нам силу оставаться самими собой и продолжать идти своим путем, даже несмотря на угрозу смерти.
Мы следовали простому правилу: не делать другому того, чего ты не хочешь для себя. Ты не хочешь, чтобы КГБ преуспел в своих попытках ослабить тебя, – так не помогай ему в ослаблении твоего соседа. Да, каждый из нас пришел в тюрьму своим путем, нас разделяли огромные идеологические пропасти, мы до хрипоты спорили друг с другом – и тем не менее это не мешало нам, таким разным людям с такой различной identity, строить мосты доверия, объединявшие нас. Мы знали, что несмотря ни на что мы находимся по одну сторону баррикады и что все мы на самом деле молимся одному и тому же Богу, который должен укрепить нас и придать нам силы.
Глубже узнавая и понимая друг друга, мы при этом вовсе не собирались изменять своей собственной identity, системе своих, отличных от других, ценностей. Но мы понимали, что в борьбе с общим врагом было крайне важно, чтобы наши союзники опирались на такие же твердые, пусть и отличные от наших, ценности, чтобы их identity или, если угодно, ответственность перед историей, своим народом, перед Богом была так же сильна, как и наша собственная.
Таким образом, в ходе борьбы с общим врагом, из приверженности к своей правде, своей identity вырастала приверженность к демократии, к принятию точки зрения другого. Вырастало желание жить в обществе, в котором каждый, не опасаясь оказаться в тюрьме, свободно мог бы бороться за свои принципы и идеалы, за свой образ жизни. Поскольку каждый из нас хотел жить в мире без страха, где тебя не бросают за решетку из-за взглядов или приверженности своим идеалам, каждый признавал и принимал право на существование других, отличных от его, вер, идеалов и принципов жизни. Каждый принимал наличие разных, равноправных и сильных самоидентификаций не только как важное средство в борьбе против КГБ, но и как принцип устройства нормального, свободного общества – общества без страха.
Можно спорить о том, в какой степени выводы, сделанные в советской тюрьме, применимы к реальному миру. Но точно так же, как для того чтобы проверить фундаментальные законы, ученый проводит жестко контролируемый эксперимент в экстремальных условиях, так и тюрьма нейтрализует «шум и ярость» внешней жизни и фокусирует внимание на самом основном, самом главном.
Большинство людей не понимают, почему сильная самоидентификация других национальных, этнических, религиозных групп является и их интересом; они видят в них опасный источник войн и конфликтов, источник угрозы самим себе. Это происходит потому, что большинство из нас никогда не жили в мире, где свобода была перекрыта полностью, в мире настолько ужасном, что все, даже самые глубинные разногласия любого из тех, кто боролся с ним, меркли перед этой общей и самой главной для нас угрозой. Самый главный вывод, который я сделал в ГУЛАГе, это то, что в противостоянии этой угрозе основными союзниками являются те, чьи ценности – вера, идеалы, принципы, образ жизни – дороже для них, чем сама угроза смерти.
