Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию - Дубов Николай Иванович (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Ей теперь всё равно, — сказал Шевелев.
— Но мне, нам не всё равно! Люди же пальцами будут тыкать…
— Не престижно? На кладбище тоже надо престиж оберегать?
— Вот опять ты не понимаешь… Дело не в престиже. Перед памятью мамы стыдно, в конце концов… Нельзя же на могилу матери положить бетонную плиту, как на мостовую. Я понимаю, денег больших у тебя нет. Но ведь я помогу. И что, Димка или Сергей откажутся?
— С сынка по рубчику на памятник незабвенной мамаше? Как на новогодний выпивон? Складчины не будет.
— Ну хорошо, хорошо. В общем, дело обстоит так: я попрошу дизайнера нашего КБ, он набросает эскизик, если ты одобришь, сделает чертеж. А я потом смотаюсь в Житомирскую область, в Коростышевский район. Там есть каменоломни. В общем, я уверен, договорюсь — нашей фирме не отказывают. Там не спеша сделают всё честь по чести. Транспорта у них, конечно, никакого, но для меня, как ты понимаешь, это не проблема. Словорезчик здесь, кажется, подходящий.
— Это ещё кто?
— Ну, который надписи делает. В каменоломне плиту обработают, отполируют, и всё. Надписи там делать не умеют. А здесь, при конторе, есть особый специалист… Ну как, санкционируешь эти мероприятия?
Шевелев пожал плечами и промолчал.
— Вот и отлично!
Борис удовлетворенно потянулся, поднялся и подошел к распахнутой двери на балкон.
Шевелев смотрел на него и в который раз задавал себе вопрос: родные братья, а почему они так не похожи друг на друга? Долговязый, длиннорукий Сергей со своим костистым, обветренным лицом был похож на лесоруба или рыбака, а не на ученого. Кого же напоминает ему Борис? Продавца-рубщика в мясном отделе гастронома? Нет, тот просто жирный и самодовольный… Борис не жирный. Он плотный, сбитый, но никак не жирный. И не самодовольный. Это в нём есть, но не главное. Главное — уверенность в себе, в том, что всё, что он говорит и делает, хорошо и правильно. А если кто возражает, то только от недопонимания. А он понимает всё. И главное — понимает, как надо жить. Вот жить, устраиваться он умеет. Ещё молод, а уже «дорос», как говорят, до начальника транспортного цеха. Он и дальше пойдет. Далеко пойдет… Запросто станет коммерческим директором своей же фирмы. Или другой. Ему всё равно… Небось и на этом не остановится. Сам не раз говорил, что его девиз, как у летчиков, — всё выше и выше… И модник, не отстает от современности. Только патлы не завёл. Патлы — не солидно. Для солидности он усики отрастил. Усишки реденькие, как перья, ну всё-таки… А губы толстые, красные. Пожрать любит. И бабник, должно быть… Вот! Понял, кого он напоминает. Сытого, гладкого кота. Даже глаза слегка навыкате, круглые и блестящие, как у кота…
— Да, — сказал Борис, — вид у тебя отсюда шик-модерн. Я каждый раз любуюсь. Здесь за один вид можно деньги брать…
Беглым взглядом он окинул комнату и снова сел к столу.
— Как будет дальше, батя?
Прежде он называл его «папа», потом изредка «отец». Снисходительное «батя» появилось, когда Шевелев ушел на пенсию, а сам Борис стал «начтрансом».
— А что дальше должно быть?
— Жить как думаешь?
— Как жил, так и буду жить.
— Это само собой! Почему нет, пока бодр и здоров? Но ведь ты не мальчик, за плечами не очень легкая жизнь, война. Неизвестно, когда и как всё скажется…
— Ты давай круги не разводи, говори прямо.
— Я прямо и говорю, никаких кругов… Останешься один, на отшибе. Сергей во Владивостоке, тетя Зина — старуха, Димка — пустое место. Разве на них можно положиться? В общем, я так считаю — ответственность целиком падает на меня. И на меня ты всегда можешь положиться. Но что я могу сделать, чем помочь, если мы там, а ты здесь один? Телефона нет, ни мне, ни в «Скорую» не позвонишь. А если скрутит тебя язва, как тогда, или ещё что? Не окажись тогда рядом Устюгова, тебя бы потом уже никакая операция не спасла…
— Что ты предлагаешь?
— Съехаться, жить вместе. Тебе не нужно будет заниматься всякой бытовой дребеденью, бегать по столовкам и забегаловкам, а я буду спокоен, что с тобой всё в порядке.
— Все хотят быть спокойными, — усмехнулся Шевелев.
— Я беспокоюсь не за себя, а за тебя.
— Да ведь не горит, я думаю?
— О чём разговор! Конечно, не горит… Только ведь жить надо с дальним прицелом. Стратегия не только в военном деле, она и в жизни нужна.
— Какой же у тебя прицел?
— Конечно, просто бросить эту квартиру было бы глупо. Чтобы съехаться, надо устроить обмен. Твою однокомнатную и мою трехкомнатную можно обменять на четырехкомнатную. Ну, а если не спеша, покомбинирорать, учитывая площадь, район, то-сё, можно, пожалуй, организовать и что-нибудь получше. Трудно, но можно.
Шевелев вприщурку смотрел на сына.
— Что ты так смотришь на меня?
— Алина небось уже прикинула, какие гарнитуры покупать… А если я обману ожидания твоей Алины?
— То есть?
— Заживусь на этом свете. Или болеть начну, так что меня даже за молоком не пошлешь… Пользы никакой, одна обуза. Тогда что, сдадите в дом для престарелых?
Всю выдержку и тщательно взвешенную снисходительность сдуло:
— Знаешь, я тебе скажу… В конце концов, надо знать меру. Ты думаешь — отец, значит, имеешь право безнаказанно оскорблять? Вчера Димку, сегодня меня? Что ты привязался к Алине? Ты сразу невзлюбил…
— Ну, любить её — твоё дело, а не моё, я на ней не женился.
— Никто тебя любить не заставляет, но, в конце концов, есть какие-то нормы… Ведь ты с ней даже никогда не разговариваешь!
— А о чём с ней можно разговаривать? О барахле?
— Ладно, Алина какая есть… Но кто дал тебе право меня подозревать в каких-то гнусных расчетах? И когда такое несчастье! У других людей смерть сближает оставшихся…
— Смерть не только сближает. Смерть проявляет оставшихся…
— Выходит, я плохо себя проявил?
— Нет, ты проявил себя лучше некуда! Всё было на высшем уровне. И похороны организовал вполне престижные… А на поминки даже икру достал… Горе, если его чем повкуснее заесть, оно уже не такое горькое. Вот ты одним заходом и горе всем скрасил, а главное — себя показал…
— Вот что, дорогой папаша, — Борис подбросил ключи и яростным рывком поймал их, — ты говори, да не заговаривайся. Как говорится, не плюй в колодец… Потому — как аукнется, так откликнется. К тебе, понимаешь, по-хорошему, по-человечески, а ты… Ладно, поживем — увидим. Прикрутит — запоешь иначе…
— Долго ждать придется. Иди гуляй, сынок…
Входная дверь захлопнулась. Шевелев вышел на балкон. Через некоторое время крохотная фигурка села в «Ладу», и та, как наскипидаренная кошка, сорвалась с места.
Он вернулся в комнату, сел к столу. Порыв ветра подхватил длинные белые шторы у балконной двери, они взметнулись вверх и опали. Как тогда…
Он уговорил Варю не вставать. Врачи ведь запретили. Да и делать, собственно, нечего. Он сейчас смотается в булочную, молочный и купит всё, что нужно. Ветер задувал в балконную дверь и трепал шторы.
— Не дует? Может, закрыть дверь?
— Нет, пусть так. Больше воздуха…
Он «смотался» и с покупками прошел прямо на кухню.
— Ты знаешь, — громко, чтобы Варя услышала его через открытые двери, сказал Шевелев, — ни ряженки, ни простокваши не было. Зато было стерилизованное молоко, ну, знаешь, которое с васильками… Разолью по стаканам, и через день будет своя простокваша, только ещё лучше… А может, сейчас выпьешь чашку молока? Что от этого чая? Горячая вода, и всё.
Варя не ответила. Он налил молока в чашку, вспомнил, что она обязательно ставила чашки на блюдечки, поставил чашку на блюдце, понес в комнату и увидел её неподвижный взгляд. А ветер вздергивал шторы, они взмывали вверх и опадали, словно кто-то в белом в немом отчаянии заламывал руки и горестно опускал их, заламывал и опускал…
Туба нитроглицерина лежала на одеяле возле Вариной руки. Не успела? Или не хватило сил? А его не было рядом, чтобы подать, помочь… Она умирала и была одна. А его не было рядом. Может, последним усилием, последним вздохом она позвала его, а его не было… Не было!
