Столбцы - Чапек Карел (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗

Карел Чапек

Столбцы

От переводчиков

В этом году исполняется 110 лет со дня рождения Карела Чапека (1890 — 1938). Сейчас мы с полным правом можем назвать его «последним великим классиком» чешской литературы. Выражение «последний великий классик» сам Чапек употребил по отношению к президенту Чехословацкой республики Томашу Гарригу Масарику, юбилей которого (150 лет) тоже отмечается в нынешнем году. Чапек писал: «Всегда будут рождаться классики, представители великого культурного синтеза, но, очевидно, они станут все большей редкостью». Писатель и президент встретились под одной обложкой в книге К. Чапека «Беседы с Т. Г. Масариком», недавно ставшей доступной русскому читателю. Это была встреча очень разных людей. Один из них еще олицетворял XIX век с его историческим оптимизмом, другой был живым воплощением противоречий и катастроф XX века, а вероятно, и предтечей XXI, ибо осмыслил перспективы машинной цивилизации, проблематику «искусственного интеллекта» и т. д. Многое их и сближало, прежде всего вера в жизненность демократии и гуманистический универсализм. Оба в центр Вселенной ставили человека и уже потом выясняли вопрос о его отношении к Природе, Истории и Богу.

На русский язык переведены почти все беллетристические произведения Карела Чапека. Менее известна у нас его публицистика. Между тем во все еще неполном чешском собрании сочинений писателя, состоящем из 25 томов, она занимает добрую треть. Двадцать лет жизни Чапек отдал работе в газете (с 1918 по 1921 год сотрудничал с «Народни листы», затем, до самой смерти, — с «Лидове новины»). Писал фельетоны, эссе, очерки, заметки. Большие статьи он преимущественно печатал в журнале «Пршитомност» («Настоящее»). Часть из них в 1932 году Чапек собрал в книге «О делах общественных, или Политическое животное». Именно журналистика заставила его «стать универсалом», не замыкаться в своей келье, а «следить за всем и быть любознательным, принимая весь мир, а не отдельные его части».

ПРОНОБИС

За одну неделю — «Реден» и «Реддинг», две угольные шахты, огонь и вода, взрыв и затопление, триста погибших и еще шестьдесят погибших; снова два проигранных сражения из тех, которые ведет человек с природой и жертвой которых всегда бывает бедняк с кайлом в руке. Вновь куском окровавленного угля больше; машины всего света ради этого не остановятся, никто, сняв шляпу, не отдаст честь неизвестному солдату, павшему на поле вечной брани и труда. «Реден» и «Реддинг», шахта в Польше и шахта в Шотландии, — два новых названия в длинном списке проигранных битв.

Газеты писали, что во время пожара на «Редене» один из шахтеров трижды спускался в шахту, чтобы спасти засыпанных товарищей; дважды его вытаскивали без сознания; на третий раз вытащили мертвым. По странному стечению обстоятельств имя этого человека потрясающе символично: его звали Пронобис, а по-латыни это значит «за нас».

«За нас» трижды спускался в горящую шахту и погиб «за нас»; «за нас» нес помощь засыпанным людям. Мы не прочтем в газетах, что это был за человек; очевидно, такой же, как все шахтеры, бледный и худой, жилистый, с тяжелой походкой и широкими плечами; возможно, он был похож и на любого иного, но имя, которое он носил, три рискованных спуска в недра шахты и смерть за товарищей превращают его в вечную, символическую фигуру. Сам Христос мог бы принять его мученический венец и его имя.

Когда тонул «Титаник», корабельный телеграфист оставался в своей рубке, чтобы бросать в мир призывы тонущих: SOS. Оставался и в то время, когда спасательные лодки отчаливали от погружавшегося в пучину судна, и утонул вместе с ним. Вспомните телеграфиста в недавней японской катастрофе. Почти повсеместно, когда рок сокрушает людей и творения их рук, мы встретим какого-нибудь Пронобиса: на миг нам откроется человеческое лицо, озаренное трагическим блеском минуты, и снова исчезнет во тьме; но этого мига достаточно, чтобы мы безгранично полюбили человечество.

Наверняка нигде на свете не существует золотой книги героев, куда вписывались бы все факты мужественной помощи, стойкости и готовности пожертвовать жизнью, — ведь истории нет дела до людей. Кто теперь вспомнит имя телеграфиста с «Титаника»? Кто и когда напишет acta sanctorum et martyrum повседневной человеческой жизни? Любой депутат, любой литератор или министр и кто угодно еще найдут свое местечко в том, что называется «история». Пронобис не войдет ни в какую историю, ибо он вечен; он ничего не значит в развитии человечества; он всего лишь… сохраняет высшие человеческие ценности, а это чувство столь вневременное, что забыть о нем легче всего. Пронобис не совершил ничего нового; наверняка какой-нибудь Пронобис существовал еще в горящих Содоме и Гоморре, и Авраам не спас его, не удостоил внимания, потому что это был обыкновенный грешник; но в самый нужный момент он совершал или пытался совершить нечто большее, чем совершили десять праведников. Наверняка такой Пронобис помогал людям во время всемирного потопа, однако Ной не взял его в свой ковчег как представителя особого вида млекопитающих, вот и мы не берем его в историю или на титульный лист газеты; боже, это же само собой разумеется — во время каждой катастрофы найдется свой Пронобис!

Выглядит это как простая игра слов, но нельзя уклониться от ее удивительной нравственной логики: то, что совершил Пронобис, он совершил за нас. За каждого из нас опускался он в горящую шахту, чтобы мы не ужаснулись тому, что все человечество не кинулось стремглав на помощь погибающим; за каждого из нас он рисковал жизнью, чтобы утвердить нравственную ценность самопожертвования; своей смертью он освободил нас от кошмара бессильного сострадания. PRO NOBIS! Много ли вождей человечества, поэтов, великих мира сего заслужили это необычное имя? Скорее это оказалось под силу забытым героям уже забытых катастроф.

ORA PRO NOBIS — моли за нас — говорится в литаниях, которые читаются в День всех святых. Святые и мученики мира сего молят за нас не на небе, а на земле; они молят в наших сердцах за человечество, чтобы мы не утратили веру в него. MORARE PRO NOBIS — умри, Пронобис, умри за нас, когда снова понадобится показать высокий пример любви и мужества посреди всего того зла, в котором погрязло человечество. REVIVE PRO NOBIS — вечно возвращайся в нашу среду, ибо нам суждено еще много страдать и не раз поднимать взоры к осиянному человеческому лику.

Малые масштабы

Одно из заблуждений, с помощью которых мы любим отравлять себе существование, — вечные ссылки на наши малые масштабы. Встретив жителя Бероуна или городка Высоке Мыто, вы вскоре обнаружите, что ему отравляют жизнь тамошние малые масштабы; в свою очередь пражанину отравляют жизнь малые масштабы Праги. А поскольку как в Бероуне, так и в Праге нас гнетут малые масштабы, в нашей стране нельзя сделать ничего порядочного; если бы не эти проклятые малые масштабы, каждый чешский драматург писал бы по меньшей мере как Бернард Шоу и каждый секретарь политической партии достиг бы величия, скажем, Питта Старшего; но вы сами знаете: эти малые масштабы сковывают наши способности. Образованный человек, живущий в провинции, жалуется, что там совсем захирел; живи он хотя бы в Праге, все бы только рты разинули, видя, как он развернулся. Но и университетский профессор как-то не может развиться в великолепный цвет учености; вот если бы у нас были такие замечательные дотации и лаборатории, как в американских высших школах, он, будьте уверены, удивил бы мир. И так далее. Короче, все, чего нам не хватает, — это не отсутствие настоящей увлеченности трудом и, как говорится, дара божьего, а плохие условия.

Один русский режиссер сказал, что нет больших и малых ролей, есть только большие и малые актеры. Точно так же меня подмывает сказать, что нет больших и малых масштабов, а только большие и малые люди. Я думаю, что, когда Шеклтон добрался до Южного полюса, он отнюдь не жаловался на малые масштабы, хотя был там почти в полном одиночестве. Когда по Афинам бродил Сократ, они были ничуть не больше современного Пльзеня; тем не менее Сократ, насколько нам известно, не провозгласил во всеуслышание, что в таких малых масштабах он не будет зря тратить свой пыл — и баста. Вокруг настоящего мужественного мужчины никогда не бывает малых масштабов, напротив, масштабы вокруг него всегда весьма внушительные и даже огромные. Шеклтона вполне устраивал Южный полюс, потому что именно Южного полюса он хотел достигнуть; но вечно недовольный чех поднял бы громкий протестующий крик, что Южный полюс не Вацлавская площадь и не Большая опера. Ибо подобным же образом он жалуется, что Бероун не Прага и не Рим. Он возмущен тем, что Высоке Мыто — это Высоке Мыто, а не что-нибудь другое. Он протестует против возмутительного факта, что в Кромержиже отнюдь не пять миллионов жителей и что в Праге нет интеллектуальной атмосферы Парижа. Ситуация безвыходная, поскольку тут явно ничего нельзя поделать.