Скандинавия с черного хода. Записки разведчика: от серьезного до курьезного - Григорьев Борис Николаевич

И вот прибыл наш «красавец» «Гуреев». Капитаном на нем был ленинградский Саша. Он мало обращал внимание на свою капитанскую внешность, но изрядно опасался за единственное уцелевшее судно.

— Нет, ребята, я к вам подходить не буду, — отвечал он на все уговоры, когда увидел и там и сям выставившие наружу свои похабные рожи подводные рифы.

«Гуреев» встал метрах в ста от нас и не двигался с места. На барже стало уже невмоготу от холода и отсутствия сидячих мест. Как нам ни стыдно и ни прискорбно было покидать эту несчастную посудину, но другого выхода не было. По очереди безмоторная все еще лодка перевезла нас всех вместе с катером на «Гуреев», и мы наконец-то могли согреться в маленьком кубрике буксира, показавшемся нам теперь светлой и просторной кают-компанией океанского лайнера. Капитан распорядился подать нам горячего борща и чая.

Через некоторое время мы почувствовали, что «Гуреев» уже не стоит на якоре, а куда-то идет.

— Куда же мы уходим? — спросили мы капитана.

— Домой.

— А баржа? А моторка? А люди?

— Ничего. Перекантуются как-нибудь. Скоро будет прилив, и баржа сама снимется с мели.

Трудно было описать то ощущение, которое овладело нами после того, как мы ступили на родной баренцбургский берег. В консульстве нам оказали встречу, достойную челюскинцев или папанинцев. Жены на радостях принялись щипать уток и готовить торжественный завтрак.

Время было 6 часов утра следующего дня.

Спустя пару часов после нашего ухода с места аварии баржа вместе с вертолетчиками снялась благополучно с мели и прибыла в порт.

Полигон для науки

Рано утром морозный воздух раскалывается в мотоциклетном треске «Бурана», и обитатели «замка Иф», просыпаясь в сумраке своих комнат-келий, по привычке думают:

— Это Борис Иванович поехал на мыс Хеер. Вставать еще рано, можно полежать часик.

Борис Иванович Синицын — метеоролог. На восточной окраине Баренцбурга стоят два четырехэтажных дома: один из них принадлежит мурманчанам-метеорологам, а другой — москвичам-гляциологам. Метеорология и гляциология — это две постоянные компоненты научного присутствия советской (российской) науки на архипелаге. Исследователи ледников на Шпицбергене «прописались» в Баренцбурге в 1965 году, когда сюда приехала первая ледниковая экспедиция Института географии АН СССР, и с тех пор ведут непрерывное наблюдение и изучение ледового покрова Шпицбергена. Метеорологц поселились на Шпицбергене с незапамятных времен — без них представление о баренцбургской «полярке» будет далеко не полным.

Основная научная база Синицына в «научном городке», но вокруг поселка он расставил многочисленные датчики температуры, давления и влажности воздуха, направления и силы ветра, которые в определенное время, независимо от погоды, надо контролировать, проверять и с которых регулярно надо брать показания. Вот и мелькает худая и длинная фигура метеоролога по поселку: то там покажется, то сям.

Борис Иванович всю свою сознательную жизнь провел на Севере, он потерял счет своим «поляркам», куда только не забрасывала его судьба и в каких примитивных условиях он только не зимовал! Баренцбург для него — высшее достижение комфорта. Скорее всего — это последняя его зимовка, а потом с первым пароходом из Мурманска он вернется на материк и уйдет на пенсию.

Борис Иванович — заядлый рыбак, и без него не обходится ни одна рыбацкая вылазка на озеро Линнея, Эрдмана или Ледяное. Он единственный человек за полярным кругом, у которого имеются навозные черви. Он захватил с материка ящик перегноя, и теперь старательно поддерживает в нем популяцию беспозвоночных, на которых так хорошо «берет» шпицбергенский тощий голец. Ледяной покров на озерах достигает полутора метров, и пробурить в нем лунку не так уж просто. Метеоролог сконструировал для этого специальный бур.

Поездка с Борисом Ивановичем на рыбалку — большая честь для новичка.

Синицын снисходительно относится к своим соседям-гляциологам. Но эта снисходительность, как представляется, не результат проявления каких-то личных настроений. Скорее это естественная реакция одной науки на другую. Гляциологи появляются на архипелаге ранней весной и заканчивают свои изыскания поздней осенью, а метеорология — наука солидная и постоянная, потому что прогноз погоды нужен людям и зимой. Особенно зимой. Кроме того, гляциологи ничего не понимают в рыбалке, они вечно куда-то спешат, скачут по своим горам и постоянно суетятся.

А Борис Иванович основателен, нетороплив и чрезвычайно самодостаточен. (Обладателем такого же «нордического» характера оказался и Проценко Юлиан Аполлонович, сменивший вскоре Б.И. Синицына. Он тоже потомственный полярник и родился чуть ли не в чуме то ли на Таймыре, то ли на Чукотке. Его, как и родителей, повсюду сопровождает верная подруга жизни, презрев все трудности кочевой жизни и оставив на материке детей. Правда, Юлиан Аполлонович не испытывает тяги к рыбалке — он предпочитает охоту, но охотиться на Шпицбергене можно лишь весной на уток или гусей, а осенью участвовать в лицензионном отстреле оленей, излишняя популяция которых может из-за недостатка корма привести к гибели «лишних» животных. Объявляемая сюссельманом норма отстрела животных, как правило, не выполняется, поэтому зимой в каньонах часто можно видеть туши погибших от голода оленей.)

Начальник экспедиции гляциологов — Евгений Максимович Зингер, потомственный полярник, коренной москвич, еще в детстве наслушавшийся от друзей отца — Папанина, Кренкеля, Шмидта и других полярников — рассказов о покорении Севера и надолго связавший свою жизнь со Шпицбергеном.

Он — полная противоположность Синицыну и Проценко. Самым лучшим занятием Евгений Максимович считает вылазки на ледники, контакты с новыми людьми и изготовление «зингеровки». Это очень непоседливая личность с неуемной тягой к передвижениям и перемещениям. Он легок на подъем и ради хорошей компании и задушевной беседы за чашкой чаю готов пойти на край света. Каждый год, словно перелетная птица, он мигрирует между Баренцбургом и Москвой, но делает это по необходимости. Он с удовольствием оставался бы на Шпицбергене на целый год, но, во-первых, вопрос упирается в скудное финансирование экспедиции, а во-вторых, в зимнюю стужу ледники «спят», и по большому счету гляциолог в этот период остается безработным.

В поселке установилась примета: если Е.М. Зингер появился в Баренцбурге, значит, зиме конец.

Непременный спутник Евгения Максимовича — Леонид Сергеевич Троицкий, на первый взгляд, слишком интеллигентный и совершенно не приспособленный к полярному ремеслу человек. Однако внешний вид обманчив: Леонид Сергеевич настолько кажется неприспособленным и уязвимым в быту, насколько является талантливым и выносливым ученым-гляциологом в поле.

Мне приходилось наблюдать, какие трогательные отношения скрываются за внешней грубоватостью двух старых друзей. На базе экспедиции Е.М. Зингер берет шефство над Л.С. Троицким, добывает и готовит пищу, моет посуду, принимает все важные решения, и это дает ему основания подшучивать над своим другом, слегка разыгрывать его, не переступая, впрочем, границ дозволенного. Например, Евгений Максимович при всех называет его Троцким, рассказывает о его ошибках и промахах, но всегда беззлобно, дружелюбно. К ним с полным правом можно применить поговорку, что «милые бранятся — только тешатся». Для них такие отношения — способ преодоления старости, незаметно подкравшейся к ним из-за острого гребня ледовой горы. Леонид Сергеевич давно привык к дружеским наскокам Евгения Максимовича и только смущенно улыбается в ответ.

Но, несмотря на преклонный возраст, они не собирались тогда сдаваться и списывать себя на пенсию и с юношеским задором выполняли составленные в Москве научные планы.

Е.М. Зингер заработал себе у норвежской контрразведки звание резидента КГБ на Шпицбергене, о чем он, зная достоверно, кого я в Баренцбурге представляю, с гордостью мне поведал. И это было немудрено при его удивительной способности во все вникать и везде поспевать. Он пропускал мимо ушей все предостережения и предупреждения о коварстве иностранных разведок, смело завязывал знакомства и поддерживал контакты с норвежцами в самые мрачные годы «холодной войны», полагаясь на здравый смысл и свой опыт. Признаться, у тогдашних блюстителей безопасности советских граждан за границей были вполне обоснованные причины для того, чтобы придираться к Евгению Максимовичу: далеко не все его связи в Лонгйербюене могли объясняться научной необходимостью. Он был таков, что просто интересовался всем. Но он обезоруживал любого «цербера» своей открытостью и искренностью, и, как правило, ему все сходило с рук.