Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А - Федотов Лев Федорович (читать книги полные .txt) 📗

Был чудесный летний день! Вопреки законам природы, на улицах, залитых ослепительными лучами солнца, не было никаких признаков пыли, и вереницы автомобилей бесшумно скользили по раскаленным мостовым, не оставляя за собой в воздухе ни пылинки.

Я с большой охотой прошелся пешком по городу, несмотря на то, что была чрезвычайно убийственная жара.

Гага была дома, и мы вдвоем стали с интересом рыться в энциклопедиях, отыскивая сведения о чуме, холере, сапе, проказе, сибирской язве и о прочих остроинфекционных болезнях. Видимо, я свою двоюродную сестру сильно заинтересовал этим, ибо она охотно вела со мной разговоры во время этого занятия на темы, касающиеся бактериологии и ее применения в военных целях.

Я искал в сведениях о болезнях не столько повествования о заболеваниях и их процессах, сколько сведения насчет борьбы с этими болезнями. И против чумы, и против холеры существуют прививки, но это настолько сложные антитоксинные вещества, что их почти можно не принимать во внимание. От чумы иногда можно несколько огородиться, покрыв тело дегтем, но это тоже спорное средство. Непосредственного оружия против этой ужасной всепожирающей эпидемической болезни, к сожалению, нет. Чтобы подавить очаг этого бедствия, нужно лишь варварски и беспощадно сжигать всех больных; тех людей, которые общались с ними; все, что окружало их; нужно уничтожать грызунов, которые разносят бактерии чумы, и ни в коем случае не употреблять в пищу сырых продуктов. Но ведь все это – средства, предупреждающие болезнь, но не средства лечения!.. Не следует этого забывать, так что, если человек подвергся нападению чумных бактерий, то судьба его уже зависит не от медицины, а от самой болезни! И если болезнь оказалась в легчайшей форме, что случается чрезвычайно и чрезвычайно редко, то пусть больной благодарит богов: он, может быть, останется в живых!

Против холеры же непосредственное средство есть – его знал я давно. И, как это ни странно, это удивительно простое оружие, несмотря на то, что сама болезнь столь опасна, эпидемична и беспощадна. Это не прививки и не лекарственные настойки, а… простая горячая вода!.. Это объясняется тем, что вибрионы холерные нестойки в смысле высокой температуры. Достаточно сказать, что температура тела курицы, равная 42 градусам, смертельна для этих микроскопически малых убийц. На основании этого великим Пастером были произведены замечательные опыты. Куры, имея высокую температуру тела, не болеют холерой, но те, у которых Пастер искусственно понизил степень теплоты крови при введении в их организмы вибрионов, холерой заболели; следовательно, если заболевший холерой человек примет горячую ванну, вода в которой будет нагрета выше немного, чем 40 градусов тепла, от чего сам организм больного также нагреется до определенной температуры, безусловно, превышающей температуру человеческого тела, то этот счастливец может смело, без колебаний считать себя здоровым на все сто процентов. Если температура человеческого тела не убивает холерных вибрионов, то горячая ванна в 40-41-42 градуса вполне посильна в доставке человеку такого количества лишнего тепла, чтобы в его организме эти ужасные бактерии погибли все до единой [103].

И так как в войне больше всего возможны применения бактерий чумы и холеры, то я и обращал на эти две болезни больше внимания, чем на все остальные, выше мною перечисленные.

Я скажу прямо, что эти две болезни я уважаю… Уважаю их, хотя они считаются бедствием для целых городов, областей, целых стран и даже материков; уважаю их за то, что они на своем пути сметают все; за то, что они идут вперед, как черные лавины, проглатывая сотни и тысячи жизней на своем пути; уважаю за их силу, за трудности борьбы с ними, за трепет перед ними всего живого, за их умение превращать цветущие сады людей в страшные пустыни почерневших трупов, за их жестокость, беспощадность, за их способности опустошать края, за молниеносную свирепую распространенность вглубь и вширь… Это странное уважение двух смертей, но разве не содрогнется душа при одном только произнесении столь короткого, но неописуемо ужасного и страшного слова «чума»…

28-го июня. То, что вчера для меня было только лишь соображениями, сегодня оказывалось реальностью. «Правда» сегодня рассказала в сводке нашего командования о том, что Италия, которая также, по приказу Гитлера, воевала с нами, пустилась в своей печати на провокацию в пользу Германии. Газета «Мессаджеро» на своих страницах повествовала о том, что СССР якобы готовится к химической войне против Германии.

Из всего этого можно заключить, что немцы сами готовятся к применению химического оружия против нас. Ну вот, первые зачатки жестокости в нашей схватке с фашизмом начинают проявляться: какие они все же изверги – травить массы людей ядами, словно каких-то убойных животных или вредных насекомых! Ну и звери! [104]

Провокация – любимый шаг фашизма. Если фашисты задумают какое-либо новое преступление против врага, то, чтобы снять с себя ответственность, они спровоцируют общественное мировое мнение, свалив это на голову противника. Таким образом, если фашистская печать заикнулась о том, что Россия будто готовится применить отравляющие вещества против немцев, значит, именно немцы и готовятся к химической войне. Это все легко понять.

Не успел я окончить возиться с газетой, как звякнул телефон – то звонил Мишка, который мне сказал, что, как только грянула война, он, не будучи дураком, взобрался на поезд и прикатил из Крыма обратно в свое логовище. Я сейчас же помчался к нему, так как он обещал рассказать мне кое о чем весьма интересном.

Мы удобно расположились в его комнатке, и Стихиус начал с того, что рассказал мне, как он поглощал в Крыму горы фруктов и реки молока. Я в это охотно верил, так как видел, что из старого Мишки, иссушенного и придавленного школой, народился загорелый смертный с большой солидностью в своей фигуре.

– Завидуешь, мошенник? – спросил он, самодовольно усмехаясь.

Я тяжело вздохнул и отчаянно упрекнул Стихиуса в том, что он не привез мне эдак вагончик или два крымских яблок.

Но вскоре мне пришлось завидовать Мишке кое в чем другом. Дело в том, что во время бомбардировки Севастополя он находился в его районе и был ночью разбужен тяжелыми взрывами фугасных бомб. Еще ничего не понимающий со сна, он видел, как вдалеке врезались в ночную мглу яркие стрелы прожекторов, как такие стрелы небольшими группами ловили в воздухе невидимого врага, и как ярко вспыхивал вражеский самолет, освещенный тремя или четырьмя прожекторами.

– Если б ты только видел, какая это картина! – говорил Мишка. – Я просто засматривался, забывал все кругом. Особенно здорово, когда наши истребители заходили снизу на пойманный самолет прямо по лучам прожекторов. Немец-то их не видит, а они прямо в него стучат пулеметами. Черт подери, я даже и не думал, что это война, ей-богу. Со мной в вагоне ехали летчики, так они рассказывали о первых пленных немецких летчиках. Говорят, это рослые, красивые молодые люди! Только злобные очень, дьяволы. Рассказывали еще, что самолеты у них очень уж хорошие. Главное то, что раскраска у них свирепая: есть среди них самолеты черного цвета, а на крыльях белые круги с красной свастикой.

– Ишь ты! – не утерпел я. – Сочетание цветов оригинальное! Черный, белый и красный! Хоть и изверги, а вкус художественный имеют, черти!

– Да, красиво выглядит, как представишь себе, – согласился Мишка. – Мне вообще везет! – сказал он потом.

– А что?

– Да наш поезд проскочил благополучно, а то рассказывали в дороге, что немцы иногда поезда обстреливали с самолетов. Прямо с бреющего полета из пулеметов по окнам. Вот, канальи, а?

– Это не военные-то поезда обстреливали?

– Ну, а то как же! Звери ведь. Им-то плевать, что за поезд – советский и ладно.

Затем мы поругали вдоволь «храброе» правительство Румынии, о котором упоминалось сегодня в газетах; дело в том, что наши самолеты уже не раз бомбардировали Бухарест, и правители Румынии, струсив, смылись из столицы в неизвестном направлении [105].