Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А - Федотов Лев Федорович (читать книги полные .txt) 📗
– Вот мы и встретились здесь! Черт возьми, ты веришь? – спросил я.
– Я? Немножко верю.
– Ну, как ты вообще доехал? – полюбопытствовал я.
Он ответил, что в поезде он не скучал, так как он находился в купе в обществе крикливых и бравых «головорезов», которые всю ночь гоготали, горланили песни, дулись в какую-то игру и мешали честным смертным спать. Он, Женька, в их оргии не принимал ни малейшего участия, но зато с интересом наблюдал всю ночь от нечего делать за их действиями и с любопытством воспринимал их душещипательные песни, в которых он видел кое-какие зачатки мелодии и разгорающегося музыкального слуха.
– Эти орлы, очевидно, далеко пойдут в смысле искусства, – пробовал я угадать намерения бывших Женькиных соседей. Скорее всего, я был не прав!
– Ну, давай тронемся, – предложил я. Мы оделись, попрощались с Раей и покинули квартиру.
Спустившись во двор, мы решили идти через ул. Герцена.
– Да-а, – протянул он, качая головой.
Топая по ул. Герцена, я выразил Евгению свое сомнение насчет Исаакия: еще в Москве Монька говорил мне, что собор, кажется, закрыт на ремонт. Я только сейчас осознал свою вину в том, что не спросил об этом у Раи и поэтому клял себя немилосердно. Хотя, если бы он был закрыт, то Рая, зная о нашем желании попасть в собор, предупредила бы нас; а уж, если б он был закрыт, то, безусловно, она была бы в известности.
Завернув за угол розового здания германского посольства (кажется, это оно), мы увидали перед собою мощный фасад собора. Когда-то я мечтал о нем, когда-то, разрывая память, рисовал его, когда-то с увлечением рассказывал о нем Модесту Николаевичу и Марье Ивановне, а теперь я вновь видел его наяву, видел собственными глазами, находился рядом с ним. Бывают же в жизни счастливые этапы!!!
С тысячью мыслями и чувствами мы взобрались по розовой мощной лестнице к роскошным могучим колоннам собора… Боже мой! Я их мог чувствовать, мог осязать. А ведь каких-нибудь два-три дня назад я считал их в своем сознании такими далекими и недоступными для себя…
В маленькой будочке мы сменяли свои финансы на билеты и прошли под сводами гигантской высоченной двери – литой чугунной громады, украшенной металлическими изваяниями святых ангелов и прочего сброда из стада божьих небес.
Мы очутились у подножья роскошного алтаря в мрачном полутемном титаническом зале… пышная живопись, цветной камень, обильная позолота, рельефные украшения на стенах и потолке – все это в самом умопомрачительном блеске предстало перед нами.
За мощной загородкой алтаря высились стройные, сверкающие своими зелеными узорами прекрасные малахитовые колонны, обрамляющие гигантские изображения апостолов, самого святого Исаакия, в честь которого названо сие грандиозное чадо рук человеческих, множества святых и тому подобных изделий и предметов религиозного ширпотреба!
Сердцевину алтаря украшали две маленькие ляпис-лазуревые колонки цвета безоблачного южного неба.
Я, уже имевший счастье в былые годы любоваться этими чудесами, чувствовал радость вдвойне: и за Женьку, который это все созерцал впервые, и за самого себя.
Мы поволоклись за какой-то экскурсией, коноводом которой была какая-то сухопарая старая дева, и с самым что ни на есть серьезным видом стали вникать в ее объяснения. Обойдя кругом весь собор, где мы имели честь с Женькой видеть многочисленные прохладные, роскошные залы Исаакия, мы вместе с экскурсией подивились чуду – вырезанному из дерева до мельчайших подробностей макету настоящего собора, совершенному крепостным мастером, поистине гениальным тружеником – и подошли к прославленному опыту Фуко, помещенному в средней зале под самым куполом. Над гигантским кругом тяжело двигался металлический маятник длиной в 98 метров, который был прикован во имя науки к самому основанию креста, высившемуся снаружи над куполом. Потаращив глаза, мы полюбопытствовали у смертной, под предводительством которой мы разгуливали по залам, какого черта средний зал был украшен по стенам металлическими лесами. Она дала нам ответ, из которого мы узнали, что это не что иное, как приготовление к ремонту.
Оставив в покое сборище экскурсантов, мы решили самостоятельно вдоволь потоптаться под мрачными сводами перед явкой на божий свет.
Будучи любителем минералогии, я то и дело дергал Женьку и взглядом указывал на стены, где красовались орнаменты из яшмы, розового и белого мрамора и различные умопомрачительные узоры из малахита и чисто лазуревого куприта. Мы особенно удивлялись тому, что нигде нам на глаза не попадалась штукатурка: всюду и везде сверкали позолота и цветные камни, камни и позолота. В один неземной для меня момент я таинственно шепнул Женику, что всей этой прелести мы обязаны исключительно меди, ибо и куприт, и ляпис-лазурь, и малахит есть не что иное, как разновидности угле-медной соли, или же углекислой меди.
Вдоволь насмотревшись на все эти религиозно-минералогическо-химическо-геологическо-научные красоты, мы, считая себя несколько уже «сведущими людьми в религии», выкатились на улицу, и перед нами опять предстала убеленная снегом пл. Воровского.
– На вышку, что ль, грянуть? – подумал я вслух.
– А где вход-то на нее? – спросил Женька. Я указал на невысокую распахнутую дверь в стене, слева от входа вовнутрь собора. Там на скамейке восседала массивная тетка в огненном меховом тулупе и сером платке на голове. От нее шел пар, словно от паровозного котла.
– Сторож, – изрек Женька.
– Неужели закрыто, – справедливо возмутился я. Необходимо узнать! – Vorwarts (вперед)! – произнес я сквозь зубы, решив хоть на мгновенье вспомнить ненавистные немецкие уроки в не менее ненавистной моей школе.
Баба нам проскулила в ответ, что путь на купол, короче говоря, на вышку Исаакия открыт для всех смертных и бессмертных, и так как мы на сей раз не считали себя дураками, чтобы пропустить и оставить без внимания столь прямое приглашение, то мы, конечно, возымели билеты и, благословив себя «на подвиг ратный», решили вознестись на небеса. Сто шесть метров отделяет позолоченный крест над куполом от земли, так что пусть читатель не обвиняет меня за слишком энергичное описание этого вознесения вверх.
Пропустившая нас баба в тулупе вскоре исчезла за поворотом, и мы, очутившись перед началом широкой винтовой лестницы, стали приближаться к облакам.
Ступеньки были каменные и широкие, так что было похоже все это скорее не на винтовую лестницу, а на поворачивающий вправо коридор. Стены были из какого-то серого кирпича, благодаря чему дорога наша была чрезвычайно мрачной. Этому способствовали также и редко попадающиеся на пути тусклые электрические лампочки.
Наконец, где-то забрезжили голубые лучи, называвшиеся, конечно, не иначе, как дневным светом. По моим соображениям, это был выход на крышу. Вскоре лестница вышла в своеобразную котловину, освещенную сверху яркими лучами дня, и поползла по ее стенам. После нашего визита у небольшой дверцы мы очутились под открытым небом.
Оглянувшись, я вспомнил уже знакомые места; крыша собора; по углам стоящие массивные ангелы, казавшиеся отсюда непомерно колоссальными; стоявшая возле нас – одна из четырех колоколен, напоминавшая по размерам целую часовню; сетчатый помост для хождения; различные загородки и металлические полосы у края, за которыми виднелись далеко внизу крыши синеющих ленинградских строений, и, наконец, посреди громадной прямоугольной крыши собора – взгромоздившаяся верхняя часть Исаакия, массивная каменная громада – средний купол, окруженный двадцатью четырьмя малиновыми колоннами. Самого золотого купола мы почти не видели с этого места, ибо мы находились у самого его подножья. Здесь свирепствовал отчаянный обжигающий ветер, и мы поспешили продолжить путь, ибо половина дороги еще не была нами достигнута. Впереди нас еще пролегали самые трудные и душераздирающие этапы пути.
Проскользнув по гладкой сетчатой поверхности помоста, мы приблизились к низенькой двери, за которой виднелся коридор, ведущий в недра среднего купола…
