Гимн морским ежам - Парнов Еремей Иудович (читать книги TXT) 📗
Я видел, как звезда выедала морского ежа, и понял, от кого прячутся нудусы и интермедиусы. Но еще интереснее следить за тем, как звезда атакует гигантскую мидию. Она обнимает моллюска всеми своими лучами. Сотни присосков напрягаются, пытаясь разжать сомкнутые створки. Но мидия не поддается усилиям облегающего ее разноцветного мешка. Тогда звезда начинает выделять едкий и ядовитый сок. Он разъедает известковую раковину и дурманит моллюска. Смыкающий створки мускул слабеет, и звезде удается просунуть внутрь раковины луч или даже забросить туда свой желудок. И начинается «переваривание вовне». Закончив трапезу, звезда втянет желудок обратно через ротовое отверстие. Представляете себе, что это за желудочек, которому нипочем режущие кромки устриц и мидий, их капканоподобные створки, которые можно разжать лишь ножом?
Но вот иные звезды, с удлиненными лучами, белые и светло-кремовые, забрызганные сиреневыми, фиолетовыми пятнами узора. Это амурские звезды. Они так же коварны и вездесущи, как и патирии. Они особенно лакомы до сладкого мяса мидий и чувствительны к упоительному запаху падали.
Очень похожи на амурских звезд малиново-красные лизастроземы. Отдельные экземпляры достигают довольно больших размеров. Есть и напоминающие подсолнух многолучевые звезды — солнечники.
Но царица всех звезд — дистоластерия. Ей по праву принадлежит титул «Мисс Японское море». Раскрашивая дистоластерию, природа проявила себя декадентом. Как передать словами вызывающую траурную окраску этой звезды? Влажный, лоснящийся черный муар лучей, строгий узор из желтовато-белых, как лучшая слоновая кость, шипов, оранжевая пуховая, как спинка гусеницы, бахрома — вот отличительные признаки дистоластерии — полуметровой звезды, которая кичливо носит свой траур, скрывающий все те же розовые ряды червей-присосков.
Я вскрикнул, когда впервые увидел ее в отгороженном камнями от моря садке, куда водолазы складывают пойманную добычу. Начальник водолазов Валерий Левин сразу все понял и тут же подарил мне звезду. Я не стал впрыскивать в нее формалин. Промыл в пресной воде и положил под солнечные лучи на пень возле бунгало. Но, даже засушенная, дистоластерия осталась прекрасной. Пыльно-серым стал ее черный муар, пожелтела слоновая кость и побелела бахрома, да и вся она спала и ссохлась. Но, как писали в романах, «на челе графини явственно читались следы былой красоты».
Я видел аквариум во Владивостокском филиале Института океанологии, в котором рядом с жалким кустиком зостеры лежит на дне серо-бурый трепанг. Его поместили туда совсем крохотным. Теперь он подрос. Известна динамика этого роста. Вроде бы совершенно примитивное исследование, недостойное века радиационной химии и ультрацентрифуг, но тем не менее оно пролило хоть какой-то свет на совершенно не изученную область. Вот в каком запущенном состоянии находится наука о воспроизводстве морской фауны. Наука, которой, по существу, еще нет.
В Посьете, на рыбокомбинате, в научной лаборатории бьется над этой проблемой молодая энтузиастка Нина Мокрецова. Она взялась за очень важную проблему искусственного оплодотворения трепанга. Взялась горячо, жадно, но без большого опыта за плечами и без больших знаний. Да и оборудование у нее не чета тому, которое есть даже в прибрежном павильончике Нейфаха. Но все это — дело, конечно, наживное. Было бы желание, было бы ясное понимание, что бережное отношение к океану — единственная возможность победить голод на земле. Как символы отчаянной этой борьбы висят на стенах лаборатории японские поплавки с черными иероглифами молитвы.
Раз уж речь зашла о павильончике Великого истребителя, придется поподробнее рассказать, чем он там занимается. Это действительно нужно сделать, потому что, во-первых, пора наконец покончить с ежами, а во-вторых, без этого трудно рассказывать о работе Нины с оплодотворением трепанга. Ведь ежи и трепанги — родственники, об этом уже говорилось.
Итак, синий павильончик, стоящий тоже, как и домик водолазов, на самом берегу. У окон, которые смотрят на бухту, длинный лабораторный стол. Там стоят микроскопы, банки, чашки Петри и прочее стекло, У противоположной стены стол поменьше. К нему привинчены ручные центрифуги (они могут дать до 2500 оборотов в секунду), рядом компрессоры для подачи воздуха и тоже всевозможное стекло. Под столом — знаменитое эмалированное ведро с ежами. Два таких же зеленых ведра Нейфах вез из Москвы, хотя их можно в любых количествах закупить во Владивостоке.
Меж столов узкая полоса дощатого пола. На ней Александр Александрович спал три ночи, пока не построил себе палатку рядом с павильоном. Сложное оборудование — ультрацентрифуги, термостаты (тоже ультра), спектрографы и гейгеры — находится за сопкой, в лабораторном корпусе.
В павильоне, кроме профессора, молодой человек и две девушки — помощники и лаборанты. Работа буквально кипит, несмотря на старания Нейфаха придать ей еще более высокий темп. Но возвратимся к остановленному в начале повествования кадру, когда Нейфах взрезает хирургическими ножницами скелет ежа.
Он делает это, чтобы добыть икру. С помощью микроскопа взрезанные ежи-самки отделяются от ежей-самцов. Потом выбираются лучшие производители. Созревшая икра помещается в центрифугах, где она отделяется от прочей, ненужной для эксперимента ткани. Так же поступают и со сперматозоидами. Потом в чашке Петри, на которую нацелен тубус микроскопа, совершается таинство оплодотворения. Зачем? Об этом уже шла речь. Здесь мы не будем больше говорить о теоретических вопросах генетики. Поговорим о самом оплодотворении.
Прежде всего вероятность оплодотворения. Очевидно, она наиболее высока, когда на одну икринку приходится один сперматозоид. Если сперматозоидов мало, часть икры остается неоплодотворенной, много — наблюдается полиспермия, когда два или несколько сперматозоидов одновременно атакуют одну икринку.
Итак, икра помещается в чашку Петри, куда непрерывно поступает из компрессора воздух, чтобы она не загнила. Если смотреть в микроскоп, икра похожа на прозрачную сеть из круглых ячеек. Икринки ежей довольно велики, около 100 микрон. Но вот в поле зрения появляется огромная труба с черными полосами, оттеняющими сверкающий канал. Это пипетка со сперматозоидами. И тут с прозрачными икринками начинают происходить загадочные превращения. Прямо на глазах, в какие-то секунды, у них образуются крохотные выступы, которые быстро разглаживаются, после чего вокруг икринки появляется нечто вроде нимба. Это защитная оболочка. Она оберегает оплодотворенную икринку от второго сперматозоида. Но если сперматозоидов много, то второй претендент может успеть прорваться к оплодотворенной, но еще не облачившейся в защитный нимб икринке. Это и будет полиспермия.
Для природы достаточно, чтобы оплодотворились, развились и, превратившись во взрослых ежей, дали потомство всего две икринки. Нейфаху, чтобы добиться в исследовательской работе хорошей статистики, нужно, чтобы оплодотворилось как можно больше икры. По счастью, это же нужно и тем, кто работает над воспроизводством морской фауны. Чем выше процент оплодотворения, тем, естественно, быстрее восполняется убыль выловленных животных.
В море этот процент низок. Природа слепа. Ей неведомо, что человек превратился в промышленного пожирателя ее детей. Поэтому она работает по старинке, по принципу «двух икринок». У Нейфаха этот процент высок. Он следит за температурой и химизмом воды, продувает икру воздухом. Ему нужна хорошая статистика, и он нашел способы ее получить.
У Нины Мокрецовой процент очень низкий, ниже, чем в воде. Почему-то ее трепанги не хотят размножаться в неволе.
Когда Нина узнала, что среди приехавших на райкомовской «Волге» находится профессор Нейфах, она очень обрадовалась.
— Я слышала, что вы приехали в бухту Троицы, — сказала она, — и собиралась вас навестить. А тут вы сами приехали. Как хорошо! Может, вы посмотрите, почему у меня не выходит?
