Чекисты рассказывают. Книга 5-я - Марченко Анатолий Тимофеевич (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Откинувшись на спинку сиденья, Дзержинский тут же вынул из кармана гимнастерки блокнот и карандаш. Машину потряхивало на булыжной мостовой, но все же можно было писать, оперев блокнот о колено. Будто обгоняя друг друга, на сероватом листке возникали строчки:
«С. С. Дзержинской. Москва, 29 августа 1918 г.
Зося моя дорогая и милый мой Ясик!
В постоянной горячке я не могу сегодня сосредоточиться, анализировать и рассказывать.
Мы — солдаты на боевом посту. И я живу тем, что стоит передо мной, ибо это требует сугубого внимания и бдительности, чтобы одержать победу. Моя воля — победить, и, несмотря на то, что весьма редко можно видеть улыбку на моем лице, я уверен в победе той мысли и движения, в котором я живу и работаю...»
Дзержинский с трудом дописал последнюю строку:
«А здесь танец жизни и смерти — момент поистине кровавой борьбы, титанических усилий...
Дотронулся ладонью до левой стороны груди. С самого утра нестерпимая боль стискивала сердце. Но отдыхать было некогда.
Пока не приехали на Лубянку, можно заполнить анкету. Уже несколько раз звонили из Комиссии по проверке работников советских учреждений, напоминали. Стоит прийти в свой кабинет на Лубянке, будет, как всегда, не до анкеты.
Дзержинский достал из кармана листок с вопросами:
«Сколько часов работаете в день урочно и сколько сверхурочно?»
«Работаю, сколько нужно», —
стремительно сформулировал ответ.
Что еще?
«Пользуетесь ли Вы в советских учреждениях духовной пищей — книгами, театрами и т. п. И сколь удовлетворительно?»
Вот и попробуй ответить на этот вопрос. Все равно что спросить: любите ли вы дышать? Человек немыслим без приобщения к духовным ценностям, которые он сам же и создавал в течение многих тысячелетий.
И все же, как ответить? Раньше он читал много и жадно — в детстве, в юности. В тюрьмах и ссылках особенно: чего-чего, а уж времени там хватало. В одном из его писем на волю есть даже такая строка:
«Время убиваю чтением».
А сейчас? Сейчас он читает одну-единственную книгу — книгу жизни, в которой или мы, или они — середины нет.
Так как же ответить? Покривить душой? Но он никогда не кривил душой, никогда...
Дзержинский черканул по листку так резко, что едва не сломал карандаш:
«Нет, нет времени».
Нет времени, чтобы дышать?!
И снова почувствовал, как еще сильнее стиснуло гулко забившееся сердце.
Что там еще?
«Состояние Вашего здоровья».
Дзержинский медленно, стараясь не прислушиваться к боли в груди, вписал ответ в соответствующую графу:
«Здоровьем не отличаюсь...»
Вопрос пятнадцатый:
«Кем рекомендованы на службу?»
Здесь все ясно. Совнаркомом. Точнее, Лениным. Владимиром Ильичем Лениным.
Дзержинский ушел в свои мысли. Анкета... Крохотный листок, семнадцать вопросов, а штука всесильная — заставляет пройти по вехам едва ли не всей человеческой жизни. И как бы ни субъективны были ответы — наверное, и через века способна она донести до людей хотя бы главные штрихи того человека, который ее заполняет. Нет, не зря, наверное, придумали ее люди, стремясь остановить мгновение жизни...
Дзержинский не заметил, как «паккард» остановился у подъезда.
— Приехали, — негромко напомнил шофер.
Дзержинский стремительно — будто не было ни письма, ни анкеты — вышел из машины и так же стремительно вошел в подъезд.
На пороге его встретил дежурный по ВЧК:
— Феликс Эдмундович, в Петрограде убит Урицкий. Срочно позвоните товарищу Ленину...
СКУЛЬПТУРНЫЙ ПОРТРЕТ
Клэр Шеридан была согласна с Пушкиным: осень — лучшая пора для вдохновения.
Видимо, по этой причине, а также из-за неутихающей с годами страсти к путешествиям Клэр выбрала для своей поездки в Россию именно осень.
Была и еще одна, пожалуй, самая главная причина, повлиявшая на ее выбор. Об этой причине Клэр не говорила вслух. Ее дядя, прожженный политикан, счел своим долгом поторопить ее с поездкой. Нещадно дымя сигарой, он взял своей массивной тяжелой рукой ее маленькую ладонь и, бережно сжимая хрупкие длинные пальцы, сказал, выпячивая толстую нижнюю губу:
— Если бы я был уверен, что смогу отговорить тебя от этой сумасбродной поездки... Клэр, ты хочешь очутиться в пасти самого дьявола. Но мне известен твой характер. Поэтому дам лишь единственный совет: поторопись. Сейчас на календаре октябрь тысяча девятьсот двадцатого. Большевики чудом удержались три года. Это противоестественно. Экономика стягивает их политику стальной петлей. Ни одно уважающее себя государство Европы не захочет их признать. Я уж не говорю об Америке. Представь себе наш земной шар. Повсюду мы, и только крохотным островком, да-да — громадность территории России не в счет — крохотным островком посреди океана пашей цивилизации — большевистская страна. Она дышит на ладан. Поторопись, моя крошка, иначе ты не успеешь сделать скульптурный портрет самого Ленина. И еще: если ты попадешь в застенки ЧК, я не смогу найти общего языка с Дзержинским.
Клэр Шеридан никогда не была в России, но ей казалось, что она видит ее бесконечные просторы, голые леса, продуваемые звонким осенним ветром, омытые грустными дождями купола деревенских церквей, кремлевские башни, взметнувшиеся в холодное прозрачное небо...
Путь из Лондона в Москву оказался нелегким. Балтийское море ярилось штормами. Клэр едва не погибла от качки, безуспешно пытаясь вдохновить себя слабым утешением: даже ее соотечественник адмирал Нельсон жестоко страдал от морской болезни.
Петроград с его тяжелыми туманами и,свинцовыми красками зданий напомнил ей о Лондоне. Клэр загрустила и решила не задерживаться в Петрограде. Билет на московский поезд она достала с трудом.
В купе скрипучего, прыгавшего на стыках вагона было холодно. Махорочный дым недвижимо висел в коридоре. На станциях к поезду липли беспризорники. В станционных буфетах нечем было поживиться даже привыкшим к голоду вокзальным крысам. Клэр едва не застудила слабые легкие. И все же она стойко перенесла невзгоды. Ее вдохновляла цель, захватившая все творческие помыслы. Наслушавшись и начитавшись всякого — и восторженного, и злого — о русской революции, она решила вылепить несколько скульптурных портретов самых выдающихся ее деятелей. Она заранее решила, кого будет лепить: Ленина, Дзержинского.
В английских газетах писали о зверствах ЧК, о жестокости Дзержинского, о слежке за иностранцами...
Клэр Шеридан повезло: вскоре после приезда в Москву ей предоставили возможность осуществить свой замысел. По правде говоря, она не верила, что это сбудется: каждая секунда времени, которым располагали лидеры большевиков, была на вес золота, и в обычные сутки они, казалось, умели втиснуть двадцать пять часов.
Дзержинскому сообщили: английский скульптор Клэр Шеридан хочет сделать его портрет. Дзержинский возмутился. Он не понимал, как в такое бурное время можно спокойно позировать скульптору. Ради чего? И наотрез отказался.
И лишь когда ему позвонил Ленин и сказал, что отказать Шеридан — значит, проявить неуважение к женщине, проделавшей столь трудный и рискованный путь из Англии в Россию, он с большой неохотой согласился.
С душевным трепетом и волнением Клэр Шеридан приехала на Большую Лубянку. Низкие хмурые тучи стелились над влажными крышами. По булыжным мостовым мерно цокали копыта коней. На Лубянской площади со скрежетом ползли ветхие трамваи.
Дом 11 на Большой Лубянке с виду не показался ей страшным. Дом как дом — в три этажа, с барельефами на фасаде. Лишь часовой у входа напоминал, что здесь — серьезное учреждение.
Дзержинский принял Клэр точно в назначенное время в своем крохотном кабинете. Первое, что бросилось Клэр в глаза, — телефон на стене, маленькая фотография мальчика в простенькой рамочке, железная кровать за выцветшей от времени ширмой.
