Вторая мировая война. Ад на земле - Хейстингс Макс (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Месяцы пассивного ожидания не могли не сказаться на боевом духе французских войск. В ноябре 1939 г. командующий Британским корпусом Алан Брук описывал свои впечатления от парада французской Девятой армии: «Никогда я еще не видел столь неопрятный личный состав: люди небриты, лошади не чищены, ни следа гордости собой и своим соединением. Но более всего меня поразило выражение лиц рядовых: недовольные, непочтительные взгляды… Я поневоле задумался, сохранили ли французы достаточно национального чувства, чтобы продержаться в этой войне»1. Польские изгнанники, которые тысячами вступали во французскую армию, с тревогой отмечали двусмысленное отношение к себе союзников: пилот Францишек Корницкий писал, что «и французские коммунисты, и фашисты действуют против нас, а в Лионе первых предостаточно. Иной раз кто-нибудь махнет дружески рукой, но кто-нибудь другой тут же тебя и обругает»2.
Французский солдат и писатель Жан-Поль Сартр записывал в дневнике 26 ноября: «Поначалу все рвались в бой, но теперь умирают от скуки». Другой солдат, Жорж Садуль, 13 декабря писал: «Прошел еще один день, пустой, бесконечный, без какого-либо дела». Настроение офицеров, по большей части призванных из резерва, мало чем отличалось от настроения рядовых. «Чувствуется, что они устали от войны, только и твердят, как им хочется вернуться домой». 20 февраля 1940 г. Сартр отмечал: «Военная машина крутится вхолостую. Вчера сержант с безумным блеском в глазах говорил мне: “Думаю, скоро все устроится, Британия пойдет на уступки”».
Британцы тоже пребывали в растерянности. Джек Классон, молодой продавец из Эвертона (Ланкашир), писал другу в армию: «Похоже, война никуда не продвигается. В утренних газетах что-нибудь напишут, а на следующий день уже опровергают. Для дела это плохо. Мое мрачное настроение можешь списать на черные шторы, которыми велено занавесить витрины, на заклеенные синей бумагой окна второго этажа… В кинотеатре Curzon с неделю выступал гастролирующий органист Генри Крудсон, и некоторым зрителям музыка нравится пуще фильмов, особенно популярная песенка “Повешу сушиться белье на линии Зигфрида”. Когда он играл эту мелодию, публика только что не разносила зал»3.
Полтора миллиона английских женщин и детей, эвакуированных из городов под угрозой немецких бомбардировок, страдали от ностальгии в непривычном деревенском окружении. Дерек Ламберт, бывший в ту пору девятилетним мальчишкой, вывезенным из лондонского района Масвелл Хилл, впоследствии вспоминал: «Мы укладывались в чужие постели и лежали, сжимая кулаки. Пальцы ног нащупывали еле теплую грелку с водой, порывшись в подушках, мы находили внутри забытые шелковые мешочки с лавандой. Ухала сова, крылом задевая окно. Я вспоминал звуки Лондона: далекий гул поезда, рев мотоциклов, рябина скрипела ветками, у соседей лаяла собака, тарахтело радио, на пятом этаже стонали ступеньки лестницы, ровно в 10:30 кто-то откашливался. Я вспоминал родные обои: я проводил каноэ между зеленых водопадов их узора, вел поезд по росчисти. Мы вспоминали и всхлипывали в неутолимой тоске»4.
В основном эвакуировались беднейшие слои, и принимавшие у себя беженцев сельчане были шокированы их лохмотьями и отсутствием каких-либо манер: городские ребятишки, жертвы Депрессии, не привыкли к регулярной еде за столом, иные не умели даже пользоваться ножом и вилкой – они питались в основном хлебом с маргарином, рыбой и чипсами, которые ели на ходу, консервами да сладостями. Суп, пудинг и все овощи, кроме картофеля, не лезли им в глотку. Местные правила для них ничего не значили, мелкое воровство считалось вполне допустимым. Шокировали консервативное сельское общество и привычки эвакуированных женщин. «Деревенские жители не хотели их принимать главным образом из-за их дурной одежды и дурных привычек, – вспоминала Мюриел Грин, работавшая в гараже в Снеттисхэме, графство Норфолк. – А также потому, что они пили и сквернословили. В деревне не бывало такого, чтобы женщина бранилась или заходила в кабак, и местные жители с ужасом смотрели на то, как зачастили в пивнушку приезжие. Руководитель лагеря отдыха сказал: “Вы бы видели, как они хлещут пиво!”»5 К Рождеству, благо Британию так и не начали бомбить, эвакуированные возвратились в свои города, к собственной радости и немалому облегчению принимавших их сельчан.
Военных действий Британия не вела, но признаки войны были видны повсюду: мешки с песком под стенами зданий, дирижабли, охраняющие воздушное пространство Лондона, обязательное затемнение с наступлением ночи. Несчастные случаи в темноте стали причиной гибели большего числа людей, чем воздушные налеты: за последние четыре месяца 1939 г. аварии на дорогах унесли 4133 жизни, из числа этих жертв 2657 приходились на долю пешеходов – вдвое больше, чем за тот же период 1938 г. Еще больше людей погибло и изувечилось даже не на шоссе, а где-нибудь в переулках: в декабре 1940 г. Принстон проводил опрос, и 18 % среди отвечавших сообщили, что поранились, нащупывая дорогу в темноте6. Три четверти респондентов требовали смягчить профилактические меры против воздушных налетов. Правила обороны и самозащиты внедрялись столь сурово, что двое солдат, выходивших из «Олд Бейли» со смертным приговором за убийство, получили еще и выговор за то, что не взяли с собой противогазы. В гражданскую оборону записалось 2,5 млн человек7.
Большие участки пустошей, а в городах вся свободная территория, засаживались зерновыми и овощами. Фермер из Уилтшира Артур Стрит по приказу правительства распахал пастбище, а любимого гунтера отдал переучиваться – лошади предстояло ходить в упряжке. Многие верховые лошади противились унизительному труду, но принадлежавший Стриту Джоррокс принял новое положение «молодцом», по словам хозяина, и стал развозить молоко, в посевную пору таскать борону и без огреха выполнял все прочие повинности. «Не знаю, что он думает об этом. Он ведь не понимает, что там гремит и дребезжит у него за крупом, и, судя по тому, как он прядает ушами, его это беспокоит. Но мы никогда прежде не причиняли ему зла, и он уверен, что мы и сейчас ничего дурного не сделаем, так что он работает на войну, как и подобает такому молодцу»8. В 1930-х гг. фермеры стояли на грани разорения, но сейчас для них началась эпоха процветания.
В Британии были интернированы 700 фашистов, однако флиртовавших с Гитлером аристократов сия участь миновала. «Поразительно, как этим господам сошло с рук предвоенное заигрывание с нацистским режимом»9, – сокрушалась в письме мужу-солдату коммунистка Элизабет Белси. Если бы британцы вздумали подражать французской политике по отношению к левым, за решетку угодили бы и тысячи профсоюзных активистов, а также значительная часть интеллектуалов, но они оставались на свободе. Баловались иными глупостями: например, отель Royal Victoria в Сент-Леонард-он-Си, рекламируя в The Times свои удобства, сообщал: «Бальная зала и прилегающие к ней туалеты непроницаемы для газа и осколков». В объявлениях о поиске домашней прислуги не слишком-то ощущаются последствия мобилизации: «Требуется: вторая горничная из трех, жалованье 42 фунта в год; в семье две леди и девять слуг». Архиепископ Кентерберийский разрешил христианам молиться о победе, но архиепископ Йоркский придерживался иного мнения. «Хотя эта война и справедлива, – рассуждал он, – ее нельзя назвать священной. Мы не должны молиться друг против друга». Некоторые священники учили паству просить у Всевышнего духа милосердия: «Спаси меня от злобы и ненависти к врагу». Тем не менее, когда в ноябре папа римский поздравил Гитлера со спасением после неудавшегося покушения, британские христиане почувствовали себя задетыми10.
Сотни тысяч новобранцев проходили в Англии военную подготовку – оружия не хватало, перспективы смутные; они уже догадывались, что кому-то предстоит погибнуть. Лейтенант Артур Келлас из Пограничного полка себя заведомо относил к числу выживших, но задумывался над участью братьев по оружию: «Я гадал порой, кто из них обречен на смерть. Неужели Огилви, милейший человечек невысокого роста, тревожившийся об оставшейся в Данди матери? Или Дональд, красавец, самонадеянный, довольный собой? Или Хант, только что женившийся, с хорошей карьерой в Сити? Джермен? Данбар? Перкинс, над которым мы безжалостно издевались? Белл, которому мы завидовали, потому что он уже отправился навстречу славе с первым батальоном, снаряженным во Францию, и у него в Уайтхевене оставалась красавица-сестрица? Так уже было с нашими отцами, и вряд ли с нами на войне выйдет по-другому»11.
