Театральные взгляды Василия Розанова - Руднев Павел (читать книги бесплатно .txt) 📗
В статье о «Черных воронах» Розанов вспоминает ту часть путешествия в Кронштадт, когда ему пришлось столкнуться с «иоаннитами». Монашки-«чернички» повели писателя на ночлег, запретив под страхом смерти курить, но взяв за постой сумму, в три раза превышавшую цену за обычный гостиничный номер. Разбуженный странным шумом в доме, Розанов вышел осмотреть квартиру и попал в самую гущу «иоаннитского» радения: «Это было что-то до того неубранное, нечесаное, с резким запахом пота, и все это „пело“ до того нестройными и дикими голосами перед громадным образом с мерцающими 2–3-мя лампадами, что, мне казалось, если я войду, со мной может что-нибудь дурное случиться — не то убьют, не то тут же „вознесут в святые“» {357}. Здесь общественное недоверие к «иоаннитам» передалось и Розанову.
22 октября 1908 года «Биржевые ведомости» дают любопытную заметку о съезде «иоаннитов» в Кронштадте и Ораниенбауме. Кроткий отец Иоанн, ничего не ведающий об общественном мнении или не желающий знать о нем, сам возглавляет съезд, где тяжелая болезнь кронштадтского протоиерея (Иоанн умрет в канун 1909 года) истолковывается «депутатами» как приготовление «иоаннитов» к восшествию на небо, после чего должен наступить Страшный Суд. Защищая Иоанна Кронштадтского от нападок, Василий Васильевич замечает: церковь и общество, не имея ничего противопоставить «народному» священнику, им часто манипулировали, «несли, куда хотели, и принесли в черный лагерь нашей реакции» {358}. Так, священник, чья миссия заключалась в религиозном воспитании народа, выступает — под давлением Церкви — против «еретика» Льва Толстого и «сатанистов» из Религиозно-философского общества и журнала «Новый путь».
Пьеса Виктора Протопопова «Черные вороны» выдержала четыре издания и моментально разнеслась по театрам всей России и ее окрестностей — в сезон 1907/1908 годов ее поставили в Астрахани, Берлине, Баку, Вильно, Витебске, Вологде, Воронеже, Екатеринославе (ныне Днепропетровск), Елисаветграде (ныне Кировоград), Иркутске, Киеве (в двух театрах), Кишиневе, Курске, Москве (в двух театрах), Нижнем Новгороде, Риге, Ростове-на-Дону, Санкт-Петербурге, Саратове, Твери, Тифлисе, Харькове, Царицыне и даже где-то в Италии. Незадолго до Октябрьской революции по пьесе был снят кинофильм.
Как и «Весенний поток», пьеса Протопопова пережила две революции и здесь уже точно обрела крутое антирелигиозное звучание: в марте 1917-го ее играет группа рабочих петроградских фабрик, а в 1923 году «Черных воронов» ставит Ярославский театр имени Федора Волкова. Нельзя не отметить прозорливость драматурга и театрального деятеля Виктора Протопопова (1866–1916), выбравшего очередную «горячую тему» для весьма посредственно написанной пьесы. Протопопова называли коммерсантом в литературе, самым финансово успешным драматургом своего времени. После его смерти осталась богатейшая коллекция театральных раритетов, которую сравнивали с бахрушинской. Его обширные связи в банковской и биржевой среде делали его незаменимым участником всех административных начинаний театрального Петербурга. Драматургический делец был плодовит (известно более сорока его пьес), писал драмы на актуальные газетные темы, пьесы для детей, фарсы, много переводил. По отзывам критиков, целый капитал Протопопов заработал на инсценировке романа Конан-Дойля «История Шерлока Холмса» (в Суворинском театре роль сыщика играл Борис Глаголин) и на пьесе «Рабыни веселья» — о жизни ночного Петербурга. И вместе с тем Протопопов — один из самых активных деятелей Российского театрального общества, яркий публицист, выступавший в печати за развитие народного театра и театрального образования, за принятие закона об антрепризе и отмену запрета на театральную деятельность во время постов.
Василий Розанов смотрел спектакль по пьесе «Черные вороны» в театре Николая Красова (бывшего актера Суворинского театра), который расположился на сцене театра Неметти на Петербургской стороне. Немало пьес Протопопова шло в театре Литературно-художественного общества, с которым Протопопов сотрудничал, но на этот раз Суворин, испугавшись последствий, отказал Протопопову в постановке. По мысли режиссера «Черных воронов» Николая Арбатова, спектакль должен был бить не в бровь, а в глаз: он хотел документально, в мельчайших подробностях восстановить радения «иоаннитов»; рецензенты рассказывают, что Арбатов даже выбирал доски для избы сектантов из двадцати (!) предоставленных вариантов. «Этнографические» приготовления к спектаклю не остались без поощрения: «Черные вороны» на время спасли молодой театр Красова от разорения. Популярную постановку можно было играть ежедневно при полном сборе.
Осиротев, главная героиня «Черных воронов» Елена попадает под влияние «черных баб» Варвары и Ирины, которые умело вовлекают кроткую девушку в секту. Не раз на сцене изображается приступ падучей у Ирины, который неизменно трактуется как чревовещание. Соблазненная Елена уходит из дома к «иоанниткам», которые требуют от нее выкупа для доступа к «богородице». Все второе действие представляет собой сектантский молебен, в результате которого прихожан жестоко обирают до нитки. Молебен ведет Ирина, на голове которой светится «нимб» из электрических лампочек. Пальский, гувернер в доме Елены, пытается спасти Елену и понимает, что в ее нынешнем положении повинна мачеха Анна Краева — если Елена останется девушкой, наследство мужа перейдет к ней. Пятый акт дарует ошарашенным зрителям наглядную вакханалию «иоаннитов» без свидетелей — всеобщую попойку преступников во главе с «богородицей»-садисткой Гусевой, где преступники пародируют церковные ритуалы и издеваются над своими жертвами. На эту попойку и является Пальский с полицией, отбирает Елену, но констатирует: в России нет закона о «религиозных» злодеяниях. «Черные вороны» могут продолжать свой полет.
Розанов публикует статью «Судьба „Черных воронов“» поздно, 17 февраля 1908 года, — уже минуло несколько месяцев после запрещения пьесы по всей России, и разговоры «улеглись». Суворин, как мы уже знаем, боялся прикасаться к этой теме, и даже «Русское слово» не взялось печатать текст — хотя, может быть, и по причине его несвоевременности. Статью берет газета «Слово», и Розанов здесь подписывается псевдонимом В. Надеждин, которым писатель до этого не пользовался и не воспользуется в дальнейшем. Все это наталкивает на мысль о дружеской помощи «шапочному» приятелю Розанова Протопопову — в статье уделено место желанию драматурга и в дальнейшем бороться за свою пьесу (у Протопопова к тому времени есть некоторый опыт общения с цензорами; запрещены две его пьесы «Рабыни веселья» и «Власть плоти»; в РТО, пожизненным членом которого был избран Протопопов, его «держали» за, если угодно, «цензуроведа»).
Странно, как и в случае с «Саломеей», что Розанов защищает «Черных воронов». Он, правда, ограничивается заявлением: «Пьеса мне не понравилась. Она написана слишком для улицы, для грубых вкусов и элементарного восприятия» {359} — и далее эту мысль не развивает. Вероятно, срабатывает известный русский стереотип: нещадно жалеть того, кого нещадно бьют, и наоборот. Пьеса, грубо написанная и пристрастно антирелигиозная, не могла понравиться Розанову, который в те годы славился как тонкий знаток психологии и духовных основ русского сектантства: «раскол есть восхождение к идеалу», «это последние верующие на земле, это — самые непоколебимые, самые полные из верующих <…> это — явление страшное, это — явление грозное, удивительное явление нашей, истории» {360}.
Протопопов утверждал, что грубость пьесы есть доказательство ее документальности, драматург якобы специально изучал протоколы ораниенбаумской полиции, ведшей дело иоаннитов. Причем изустный рассказ Протопопова о предводителе секты Порфирии, зафиксированный Розановым в статье, содержит больше смысла, нежели вся пьеса, в которой, похоже, не осталось ни одного документального штриха из полицейских протоколов. Натуральность понимается Протопоповым как элементарность, а образованность сектантов (а они иной раз были, по наблюдениям Розанова, образованы лучше семинаристов) он списывает на их прозорливость, особый нюх на преступления (предводительница банды Гусева говорит в пьесе: «Душу русскую я хорошо знаю: народную душу постигла… Мягкая она, эта душа, и перво-наперво на все доброе куда как отзывчива… В русской душе, — в простой, в народной, — не „я“ сидит, а „ты“» {361}). Прямолинейное поведение персонажей пьесы сближает ее с агитационным материалом против вообще любого вероисповедания, всегда имеющего «второе дно». Зрителем «Черных воронов», пожалуй, может являться только тот же «темный народ», который легко может пойти как за живой «богородицей», так и против нее. Конечно, Розанов не мог полюбить пьесу, где не было надлежащей глубины в отношении к сектантству, а утверждалось априори, что любая секта есть «мрачная шайка, действовавшая под покровом религии» {362}.
