Повести каменных горожан. Очерки о декоративной скульптуре Санкт-Петербурга - Алмазов Борис Александрович

^{Памятник фонарщику}

Вспоминая об этом событии, один из его очевидцев впоследствии писал: «…Не помню, из каких источников, вероятно из газет, узнали, что в такой-то день и час, где-то на Песках будут показаны публике опыты электрического освещения лампами Лодыгина. Я страстно желал увидеть этот новый электрический свет… Вместе с нами шло много народу с той же целью — увидеть электрический свет. Скоро из темноты мы попали в какую-то улицу с ярким освещением. В двух уличных фонарях керосиновые лампы были заменены лампами накаливания, изливавшими яркий белый свет».

^{Памятник дворнику}

Кое-кто из пришедших захватил с собой газеты. Вначале эти люди подходили к керосиновой лампе, а потом к электрической и сравнивали расстояния, на которых можно было читать. Большая толпа стояла на ничем не примечательной и тихой Одесской улице, не желая расходиться.

В 1874 году Петербургская Академия наук присудила А. Н. Лодыгину за изобретение лампы накаливания Ломоносовскую премию. Но, не получив поддержки ни от правительства, ни от городских властей, Лодыгин не смог наладить массовое производство электрических ламп накаливания и широко применить их для освещения.

«К началу 1914 года в Петербурге на улицах города горело 13 950 фонарей, в том числе: керосиновых — 2505, газовых — 8425 и электрических — 3020» [122].

^{Памятник фотографу}

Для петербургского фонарщика электрический свет — конец профессии. А была она настолько привычна, что для учеников младших классов была задачка по арифметике: «Фонарщик зажигает фонари на городской улице, перебегая с одной панели на другую. Длина улицы — верста триста сажен, ширина — двадцать сажен, расстояние между соседними фонарями — сорок сажен. Скорость фонарщика — двадцать сажен в минуту. Спрашивается, за сколько времени он выполнит свою работу? Ответ: 64 фонаря, расположенные на данной улице, фонарщик зажжет за 88 минут» [123].

Четвертый памятник — петербургскому Дворнику (ск. М. Нейман) установлен 16 марта 2007 года на площади Островского. Нынешние петербургские острословы не преминули заметить, что памятники ставят в основном усопшим, потому как наш город чистотой нынче не блещет. А мой приятель Ю. Подражанский добавил: «Что вы от него хотите! Он же не работает, он же сидит!» А питерские-то дворники, коих наше поколение еще помнит, ни на минуту не присаживались!

Любящие фотографироваться на фоне этого памятника и заласкавшие бронзовую собачку до золотого блеска экскурсанты не задумываются, что этот бронзовый фотограф Карл Булла оставил нам бесценные снимки старого Петербурга и Петрограда (ск. М. В. Домрачев, арх. Б. А. Петров). На Малой Садовой ул., 3, под самой крышей находилось фотоателье этого мастера.

А вот одного памятника, который бы следовало поставить, пока в нашем городе нет — памятника Почтальону. С детства памятны стихи С. Маршака:

Почтальонов в синих куртках и номерами почтовых отделений на латунной бляшке я помню. Это — отдельное огромное повествование. Про блокадных почтальонов, что носили письма с фронта и похоронки, можно поэмы писать! Но я о другом — доставлять почту в старом Петербурге было совсем не просто, и почтальон должен был знать район, где доставлял корреспонденцию, как свою ладонь, узнавая дома «по их наружности», поскольку нумерации в современном понимании не существовало, да и названия улиц появились в новой столице не сразу. Только в 1738 году. По предложению «Комиссии о Санкт-Петербургском строении» улицам Петербурга стали давать первые официальные наименования.

С присвоением официальных наименований улиц появились и первые указатели. Названия улиц, набережных и площадей писались на специальных дощечках, укрепленных на столбах. Таких указательных столбов в ту пору установили 732.

В 1768 году Екатерина II указала генерал-полицмейстеру Петербурга: «Прикажи на концах каждой улицы и каждого переулка привешивать доску с именем той улицы или переулка на русском и немецком языке; у коих же улиц или переулков нет еще имен, то изволь оные окрестить. Формы же досок полутче и почище сделать, хотя без многих украшений, но просто». В итоге на фасадах многих угловых домов появились мраморные доски с названиями улиц, а также с указаниями номеров городских частей и кварталов. В 1803 году мраморные доски заменили жестяными, они, в свою очередь, с 1896 года стали уступать место эмалированным.

В конце XVIII века была проведена нумерация домов, только не по улицам, а общая по всему городу. В 1791 году в Петербурге уже имелось 4554 номера. Сюда не входили дома, расположенные в гвардейских слободах. Номера, согласно установленному порядку обозначались над входом в дом или над воротами. Позднее дома стали нумеровать по частям города. Таким образом, если улица проходила через несколько городских частей, то на ней существовало и несколько систем нумерации домов. Такое положение создавало немалые трудности для тех, кто разыскивал нужный адрес.

В 1834 году была проведена реформа нумерации домов в Петербурге. С этого времени дома на улице, от ее начала и до конца, имели свою единую возрастающую нумерацию. Только четные номера в то время шли по правой, а нечетные по левой стороне улицы. Но в 1858 году изменили систему нумерации: теперь левая сторона улицы стала четной, а правая — нечетной [124].

Есть и еще одна особенность нумерации домов в нашем городе. Отсчет идет «от водных артерий» — от рек и каналов.

До 1834 года, скажем, во времена А. С. Пушкина, адрес на конверте бывал весьма затейлив и требовал от почтальона особых навыков. «Его высокоблагородию господину статскому советнику Ивану Петровичу Сидорову, в доме генеральши Любезновой по Надеждинской улице во дворе в 7 нумере, в собственные руки».

Интересно, как бы отыскивал почтальон адресата в современных спальных районах, где все дома на одно лицо? С этим столкнулись первыми шведы, когда стали строить замкнутые жилые блоки, со всей инфраструктурой внутри квартала. Детишки, гулявшие во дворе, не могли отыскать свою парадную. Пришлось на входных дверях вывешивать фотографии их мам.

У нас разговор о декоративной скульптуре, так вот она в Питере порой заменяла нумерацию. Все дома старой застройки — разные, как люди, перепутать их очень сложно! И в этом немалая заслуга, в частности, маскаронов и прочей, с точки зрения современного чиновника, «бесполезной красоты». На самом же деле она одушевляет камень! Без этой «бесполезной мишуры» дома можно определить как «груды упорядоченного стоительного материала, пригодные для проживания». Не более того.

Театральные маски

Если, фигурально выражаясь, архитектура — это музыка и поэзия в камне, декоративное убранство, развивая это сравнение, — игра воображения, сокровище интеллекта, умение мыслить и чувствовать ассоциативно, стало быть — это театр! А какой же театр без театральной маски?

Написал и подумал, что современный европейский театр, пожалуй, от театральных масок не ближе, чем свист на бересте от игры большого симфонического оркестра. В смысле, не то чтобы уж совсем обходится — все-таки на фасадах театров, на театральных билетах и программках маски присутствуют в качестве эмблемы, но из театрального атрибута, коим была маска в Древней Греции, она давно превратилась в общепринятый символ, знак театрального искусства. Скажем, как лира, под которую когда-то распевались стихи «Илиады» и «Одиссеи», и гусиное перо, коим еще совсем недавно скрипела вся пишущая братия.